Шестьдесят рассказов - [147]

БИШОП

Бишоп стоит перед своим домом.

Бензовоз припарковался во втором ряду, гофрированный шланг присоединен к выступающему из тротуара штуцеру, водитель в зеленой форме стоит, прислонившись к капоту, и читает книжку «Назови своего ребенка».

Бишоп ждет Кару.

«Правило мартини» гласит: ни капли до без четверти двенадцать. В глазах плывет. Бишоп усиленно моргает.

Он выпил за завтраком пива, как обычно, «Пильзнер Урквелл». Теперь импортное пиво идет в соседнем магазине по девяносто девять центов за бутылку.

Насос бензовоза с лязгом выключается. Водитель бросает книгу в кабину и идет откручивать шланг.

Последние двадцать лет своей жизни художник Джон Фредерик Пито зарабатывал на хлеб не кистью, а корнетом, играя на проповедях и религиозных собраниях, согласно Альфреду Франкенштейну.

Бишоп входит в подъезд и поднимается по лестнице на второй этаж, в свою квартиру.

Банк куда-то задевал алименты, которые он переводит дважды в месяц своей второй жене, обосновавшейся в Лондоне. Он переключает приемник на FM, прокручивает две станции с классической музыкой и находит Флитвуд-Мэк.

Бишоп пишет биографию Уильяма Майкла Харнетта, американского художника девятнадцатого века. Но сегодня он не может заставить себя сесть за стол.

Кара была замужем один раз.

Без двадцати двенадцать он смешивает мартини.

По вечерам кошмарные приступы слепой ярости. Затем слово или фраза тоном, которого она не выносит. Наутро он ничего не помнит.

Пито был открыт как художник уже после своей смерти, когда его картины появились на выставке с поддельными подписями Уильяма Майкла Харнетта, согласно Альфреду Франкенштейну.

Недавно его вторая жена упала в обморок прямо на своем рабочем месте, за письменным столом. Врач фирмы отослал ее домой, написав на клочке бумаги несколько слов, диагноз. Она взирала на бумажку двое суток, а затем позвонила Бишопу и попросила узнать, что такое «липотимия». Бишоп справился в библиотеке, позвонил в Лондон и сказал: «Это значит "падание в обморок"».

По радио шла передача «Как защититься от радиации полноценным питанием». Он выключил приемник.

Утром он не помнит ничего сказанного ночью. Но достаточно выйти на кухню и взглянуть на ее закаменевшее лицо, чтобы стало ясно: вчера был скандал.

У него болят глаза.

Он не располнел.

Звонит Кара.

— У меня не получилось.

— Уж заметил.

— Извини.

— А как насчет вечером?

— Нужно посмотреть. Я позвоню.

— Когда?

— Как только смогу.

— Но хоть примерно.

— Не позже шести.

Бишоп печатает письмо в университет, отказывается от предложения читать лекции.

Он живет в этой квартире семнадцатый год.

Пару дней назад его месячная квартплата выросла на сорок девять долларов.

Бишоп не влюблен в Кару, она уж тем более не влюблена в него. И все же они довольно часто видятся, довольно часто спят вместе.

Когда Бишоп точно знает, что сегодня Кара не придет, он смешивает себе виски на ночь. Он лежит в темноте, опершись на локоть, курит и медленно пьет виски.

В июле ему будет сорок девять.

Просыпаясь ночью, он снова, снова и снова замечает, что спал прижав сжатый кулак к подбородку, отставив в сторону локоть напряженно согнутой руки, словно в попытке защититься.

Кара говорит: «Вкусом обладает каждый, это не бог весть какая ценность».

Она занимается тканями, дизайнер.

Теперь он редко обедает в городе, в чьей-нибудь компании.

На улице он здоровается с соседом, которого прежде не удостаивал и кивком. Адвокат вроде бы. Бишоп помнит этого молодого человека тощим, долговязым мальчишкой с бегающими глазами.

Он покупает цветы, нарциссы.

Перед винным магазином кучкуются шестеро пьяных, молодые мужики, где-нибудь под тридцать. Они бродят по тротуару заметно покачиваясь, пристают к прохожим и передают из рук в руки две откупоренные бутылки по полпинты (хотя в этом магазине, как точно знает Бишоп, полупинтовки не продаются). Еле стоящий на ногах мужик с рыжей многодневной щетиной на багровой физиономии пытается выхватить у Бишопа завернутые в бумагу цветы, Бишоп без труда уклоняется, в такую-то рань, и откуда у них деньги?

Он думает об аналогиях между собой и этими алкашами.

Он не влюблен в Кару, однако искренне ей восхищается, особенно ее способностью уцелеть в обществе различных мужчин, которыми она время от времени увлекается и которые, все до единого (Бишоп не включает в их число себя), только и мечтают, что разорвать ее в клочья (по ее собственному признанию) либо стереть ее в порошок.

Когда Бишоп потушил вспыхнувший в духовке жир, отчаянно хлопая по нему кухонным полотенцем, даже его обожженная рука не помешала Каре высказать критическое замечание:

— Ты увеличивал доступ кислорода.

Бишоп убежден, что его бабушка и дедушка (давно умершие) однажды вернутся к жизни.

Его телефонные счета — чистый кошмар, дикие суммы за дальние разговоры: Чарльстон, Беверли-Хиллз, Нью-Орлеан, Чарльстон, Чарльстон, Лондон, Норфолк, Бостон, Беверли-Хиллз, Лондон…

Когда они занимаются любовью в темноте его крошечной спальни, с бутылкой безликого калифорнийского вина на ночном столике, она смыкает руки у него на поясе, выказывая поразительную силу.

В его бороде появились седые волоски, на лбу три волнистые морщины.