Шесть повестей о легких концах - [30]

Стукъ, Пильчукъ. Сразу:

— Ѣдетъ Черемышинъ. Коммунистовъ вѣшаетъ. И васъ повѣситъ. Довольно разводили эту пакость. Воришекъ няньчили, Балабасовъ всякихъ. А сапоги просилъ, такъ не дали. Вотъ теперь отчитывайтесь. А я вамъ больше не защита. Будетъ — наигрались.

И дверью трахъ. Берта Самойловна кудахчетъ:

— Наташа, какъ же? Что же? Почему? Какой Черемышинъ? Кого повѣситъ? Вѣдь мы не партія, а дѣтскій домъ. Дѣтей за что? Пильчукъ съ ума сошелъ. Я съ нимъ всегда ладила. Звала на школьный совѣтъ. А сапоги — я вѣдь писала — не выдали. Боже, что же будетъ! Наташа!..

— Ясно. Это контръ-революція. Но я не отрекусь…

Не вытерпѣла — голосъ зазвенѣлъ, разбился. Обнявшись плачутъ. За окномъ тишь, темь. И паритъ. 30 градусовъ. У Поли 39. Балабасъ проснулся, мычитъ.

— Наташа, что же дѣлать?

Идутъ.

— Эй, Перка, выдавай муку и рыжаго! Не то всѣхъ прикончимъ!

— Да что тутъ! Самъ бери! Сжечь ихъ! Черемышинъ! Церковь пакостить? Вали!

Берта Самойловна, спокойно, почти библейская, на крыльцѣ выбрасывая руки:

— Муку берите — пять пудовъ. Еще три фунта приварочной на кухнѣ. Больше нѣтъ. А дѣтей не дамъ. Дѣти ни въ чемъ не виноваты. Убейте, а не дамъ. Они больныя.

Сверху ребячій ревъ, визгъ, крикъ. Наташа шаритъ въ сундучкѣ, браунингъ — тоже подарокъ Курина. Даря, сказалъ:

«Коммунистъ не можетъ сдаться!»

На «Инструкціи» быстро пишетъ:

«Тов. Курину. Я умираю коммунисткой. Люблю — васъ.»

И въ окошко — въ темноту — неумѣло — не цѣлясь — въ звѣзды — въ небо — бахъ!

— Ахъ, такъ!

Огонь. Рыкъ. И гдѣ-то тонкій Полинъ голосокъ:

— А у Бога птица въ клѣткѣ и медъ.

Только Балабасъ спасся. Сползъ по трубѣ въ длинной рубашкѣ. Бочкомъ. Канавкой и въ поле. Глядитъ — огромный рыжій Балабасъ — волосы до неба — Волнушки стали Балабасомъ. Лежитъ и страшно.

Горячая земля. Казалось только ждала одной Силинской спички, чтобы подняться, загудѣть, изойти гуломъ, свистомъ, трескомъ.

Ждетъ. Поли нѣтъ. И медъ не течетъ. На потолкѣ много звѣздъ. Кровать колется. Позвалъ: «Берта Самойловна!» Тоже нѣть. Съѣлъ корешокъ. Подавился. Нѣть, въ полѣ нельзя жить. Вмѣсто Волнушекъ — дымъ. Тоже нельзя: Наташа говорила — обожжешься, распухнетъ палецъ. Наташа добрая. Наташи тоже нѣтъ. А гдѣ козелъ въ жилеткѣ? Зоветъ: «ммэ! ммэ!» Найти козла! Онъ въ Кореневкѣ.

Идетъ. Крестьяне разошлись по избамъ. Тихо. Ну, гдѣ такого отыскать? Еще безъ Поли. Здѣсь живутъ — это хорошо. Картошку можно взять. Пахнетъ кроваткой. Толкаетъ дверь. Можетъ здѣсь козелъ? — Ммэ! Ммэ!

И старый Силинъ видитъ: чертъ вышелъ изъ огня, мычитъ козломъ, зоветъ своихъ, рубашку задираетъ и прямо средь избы… Пресвятая Троица! Спаси и помилуй! — Знакъ дѣлаетъ! Душу беретъ!

Силинъ хрипитъ. Балабасъ — струсилъ, прочь. Нѣтъ козла — нѣтъ меда, нѣтъ картошки. Безъ Поли ничего не будетъ. Въ поле. Лежитъ.

А Силинъ силится привстать — не можетъ. Невѣстка услыхала:

— Даша, зови попа! Кончаюсь!

Молитъ:

— Скорѣй! Не дотяну! Пришелъ, мычитъ, и душу!.. Поганью отмѣтилъ. Чертовы крестины. Своихъ зоветъ, — всѣхъ изъ Волнушекъ! Огонь ихъ не беретъ! Кончаюсь!

Когда пришелъ отецъ Родіонъ, — ужъ былъ безъ памяти — козломъ мычалъ, перемигивался съ чертомъ, плевался, корчился. Быстро отошелъ.

Снова утро. На работу идетъ палачъ. Земля горитъ. Балабасъ радостно глядитъ на солнце. И солнце тоже — Балабасъ. Привѣтствуетъ его — дрыгая голой ножкой. Катается въ травѣ, какъ песъ. Кричитъ: — Э! Э!

Въ деревнѣ суета — ждутъ Черемышина. Попъ — въ праздничномъ облаченіи. На околицѣ. Топотъ. И сразу — смерть изъ - за лѣсочка — рябина — красная звѣзда. Глухо въ дальнюю избу:

— Карательный! Сейчасъ всѣхъ перебьютъ!

Политкомъ Куринъ скачетъ въ Волнушки. Губу прикусилъ. Копыта — цокъ, а сердце екаетъ. Наташа!..

Нѣтъ, не узнаетъ, что любила, не найдетъ горячихъ, горючихъ, заживо сгорѣвшихъ словъ.

Выстрѣлъ. Громыханье. Ревъ. Плачъ. Только Балабасъ, подставивъ голый раскаленный животъ подъ плеть лучей — спокойно смотритъ прямо въ небо. Высоко.

Палятъ и плачутъ. Но тучъ не будетъ. Не будетъ хлѣба. Ничего не будетъ. Только Балабасъ ужъ скоро-скоро отвѣдаетъ густой, пахучій, райскій медъ.

Шестая Испорченный фильмъ

Режиссеру, актерамъ, а также публикѣ передъ началомъ сеанса необходимо напомнить о слѣдущихъ фактахъ:

1. Эдиссонъ (а можетъ быть и не онъ) изобрѣлъ кинематографъ. Центръ кинематографическаго производства городъ Лосъ-Ангелосъ въ Сѣверной Америкѣ; во Франціи фирмы Патэ, Гомонъ и др. выпускаютъ довольно значительныя серіи фильмъ (Petit Larousse).

2. Въ 1919—20 годахъ на югѣ Россіи происходила гражданская война. Такъ называемые «деникинцы» (впослѣдствіи «врангелевцы») при содѣйствіи цивилизованныхъ державъ заняли къ осени 1919 г. обширную территорію, приближаясь къ Москвѣ. Но вскорѣ, разбитые красной арміей, принуждены были затвориться въ Крыму (Ист. Вел. Росс. Рев. томъ IX, стр. 215–328).

3. Русскіе обладаютъ нѣкоторыми психологическими особенностями, дѣлающими весьма затруднительнымъ общеніе съ ними представителей другихъ народностей (см. различныя «Путешествія» XVI–XVIII вѣковъ иностранцевъ въ Россію, критическія изслѣдованія нѣмцевъ о Достоевскомъ и статьи французской печати о Россійской Революціи). Особенно любопытны эти феномены въ области половой жизни. Достигая удовлетворенія жители Западной и Срединной Европы обыкновенно высчитываютъ расходы и приходы, преподносятъ особямъ женскаго пола полезныя вещи (двуспальную кровать, шелковую пижаму, электрическій утюгъ и пр.), ѣдятъ яичницу съ ветчиной, слушаютъ камерную музыку и спятъ. Напротивъ, русскіе, проявляютъ въ періоды такъ называемаго «любовнаго счастья» крайнюю раздражительность и даже бредовую активность. Своихъ невѣстъ, женъ или любовницъ они неожиданно проклинаютъ, идутъ въ публичные дома утомлять неестественной требовательностью мѣстныхъ работницъ, настаиваютъ на совмѣстномъ покаяніи и отъѣздѣ въ Южную Африку, пьютъ пиво и воду, мѣшая эти разнородные напитки, начинаютъ блевать, одновременно молиться, ругаться — сочетая слова высокія, какъ напр., «мать» съ другими крайне низменными, — восхвалять на языкѣ, приближающемся къ древнеславянскому, нимбъ вокругъ лика тапера и заушать этотъ ликъ, падать ницъ предъ архангелоподобнымъ сапагомъ вышибалы и грозить взорвать весь міръ, пакостить посерединѣ улицы, слагать стихи и пр. и пр.… Часто подобные эксцессы кончаются смертью вольной иль невольной: отъ неумѣреннаго употребленія алкоголя или отъ исключительности боевъ между Господомъ-Богомъ и Сатаной, облюбовавшихъ именно для этого славянскія сердца и отъ многаго другого. (Julio Jurenito, La Vida Sexual, página 89).