Шесть повестей о легких концах - [28]

Берта Самойловна убивается:

— Ну, зачѣмъ его къ намъ прислали?.. Пять пудовъ на два мѣсяца: пятью сорокъ — двѣсти, двѣсти на шестьдесятъ — три съ третью, три съ третью на двадцать одинъ… нѣть не можетъ… Пильчукъ грозить уйти… Трудовые процессы не удаются… Невропаты вмѣстѣ со слабоумными… Поля сойдетъ съ ума… А Балабасъ удушитъ кого-нибудь — не ребенокъ — чортъ. Вчера отняла морковку, вцѣпился зубами, прокусилъ палецъ — нарываетъ. «Опытно-показательная!..» Еще составить отчетъ… Господи!..

Думаетъ еще:

Какъ было просто раньше. Служила гувернанткой у Цирковичъ. Дѣвочки тихія, сидятъ — кончики пальцевъ на столѣ. Реверансы. И никакой «единой, трудовой». Булочки отъ Бартельса съ тминомъ…

Додумать — о кофе, о жизни, о Богѣ — мѣшаетъ Балабасъ. Коля хотѣлъ его супъ вылакать — не тутъ-то было. Мяукнувъ, рыжій миску быстро опрокинулъ на Колину голову. Течетъ съ лица. Коля повалилъ Балабаса, босой ногой шлепаетъ по щекамъ. Маня, тихоня, подняла карточку, запустила въ Петю. Это ужъ совсѣмъ плохо. Вѣдь она тоже не изъ категоріи. Дочка отвѣтственнаго. Наголодалась. Въ другихъ колоніяхъ все полно. Умолили хоть въ дефективную. Вначалѣ ревмя-ревѣла, теперь сама начинаетъ поддаваться, говорить правильно разучилась, царапается, визжитъ. Прицѣлилась мѣтко. Петя прыгъ на столъ. Невыразимое.

Берта Самойловна вспоминаетъ всѣ пріемы: отъ трудовыхъ процессовъ до давняго маминаго «за маленькое ухо» — ничего не помогаетъ. И въ отчаяніи.

— Наталья Ильинишна, чтожъ вы смотрите? Уймите ихъ!..

Поздно. Убѣжали въ садъ. Крикъ, шлепъ. Плачъ. Наталья Ильинишна, или точнѣе, (кромѣ паспорта и роковыхъ минутъ) — Наташа ловить по одиночкѣ, что-то шепчетъ, смѣется и «ладушки» здѣсь и «сорока ворона» — уноситъ всѣхъ въ спальную. У самой голова кругомъ идетъ. Развѣ справиться? Въ прошломъ году кончила гимназію. Какіе-то трехмѣсячные курсы прослушала — все больше о ритмической гимнастикѣ и о дѣтскихъ библіотекахъ и прямо въ 62-ую. Но старается. Коммунистка — вѣритъ: личинки, соты, трудовое воспитаніе, — лѣсъ, дальше грядущее — поле — съ праздниками, прыгающими Далькрозами и васильками, а надо всѣмъ огромная красная звѣзда на груди товарища Курина. Былъ съ ней въ «Союзѣ Учащихся», теперь герой, — на посту — «политком». Правда, Наташа не только ему, себѣ признаться боится, что, вспомнивъ горбатую спину въ куцомъ пальто съ портфелемъ — загорается вся, что кромѣ Союза, личинокъ, сотъ и звѣзды есть другая звѣзда, слабость въ ногахъ, духота, любовь. Но только стоитъ вспомнить, и все — легко, милъ Балабасъ, ласкается, шалитъ, постукиваетъ нѣжно:

«Есть такая палочка,

Палка-застукалочка…»

Уняла. Уложила. Тихо. Только Колька, ручкой пославъ поцѣлуй, убѣжалъ: пронюхалъ, гдѣ Силина кислое молоко ставитъ. Берта Самойловна лежитъ съ мокрымъ полотенцемъ — мигрень, тоска. Мечтаетъ: гдѣ-то есть Венеція, каналы, Ромео, ванная, кофе и Богъ. Добрый, понятный, какъ въ старенькой желтой книгѣ съ забавными буквами — отецъ сидѣлъ надъ ней, улыбался, дарилъ серебряный пятачекъ. Наташа читаетъ стихи — «Революціонная Муза»: «Красный макъ ты дикъ и чистъ,

Братъ мой, юный коммунистъ!»

Читаетъ. Боится дохнуть. Облетятъ лепестки — знамя, макъ, губы, его губы — и хочется приписать на поляхъ:

«Товарищъ Куринъ — политкомъ. Война со всѣмъ міромъ. 12-ое января 1918 г.» (день, когда его увидѣла впервые на митингѣ въ 3-ей гимназіи).

Ребята какъ будто всѣ спять. Но нѣть, — Поля выползла, идетъ къ Балабасу. Чудная любовь! Полѣ девять лѣтъ. Въ разрядѣ невропатовъ. Не можетъ сама ѣсть — кормятъ съ ложки. Если не раздѣть — ляжетъ въ платьѣ. А словами — пугаетъ: о числахъ, о раѣ, о бѣлыхъ крылатыхъ коняхъ. И вдругъ — стихи. Берта Самойловна ее до безпамятства любитъ. Мечтаетъ — кончится все, уйдетъ и Полю возьметъ. Она будетъ поэтессой. Геній, слава, біографія и еще Венеція или Ницца — все равно, — лишь бы съ кипарисами и съ кофе. Поля боится дѣтей. Только съ Балабасомъ сжилась. Разсказываетъ ему странныя вещи — какъ птица вскормила Христа, и Христосъ не могъ улетѣть, остался съ людьми, а думалъ, что крылья есть, вѣдь жилъ съ птенцами, упалъ, расшибся. Говоритъ, смѣется, плачетъ. А Балабасъ сочувственно мычитъ и густо пускаетъ на рубаху слюну. Сейчасъ подошла:

— Балабасъ — гулять! Хочешь?

Еще бы! Босикомъ не слыхать — прошмыгнули. И — въ полѣ. Рѣчка. Балабасъ — здоровый вѣдь, прямо мужикъ — ее на рукахъ перенесъ. Подошли къ церковушкѣ. Поля часто закрестилась. Сѣла и пошла чудить:

— Балабасъ, я вчера была въ раю. Ей-Богу! Тамъ маленькій козликъ сидитъ, у него рожки, какъ два мѣсяца. А на животѣ жилетка. А надъ нимъ звѣзда, большая, вотъ съ колокольню. Хочешь туда, Балабасъ?

Козликъ въ раю танцуетъ и поетъ,

А еще у Бога — птица въ клѣткѣ и медъ.

— Слышишь, Балабасъ? Это стихи. Я сочинила. Для тебя.

Балабасъ, упоенный, облизывается, будто изъ рая протекъ на него сладкій липовый медъ. Вытаскиваетъ огрызокъ карандаша. Рисуетъ все — и козла, и жилетъ, и звѣзду. Только медъ не выходитъ. Медъ можно лишь почувствовать во рту. Теперь Поля дивится: какъ хорошо! Какія пуговицы важныя! Какъ звѣзда горитъ! Звѣзда лучше всего, лучше чѣмъ на небѣ, лучше чѣмъ у городскихъ на фуражкахъ. Звѣзда какъ та, что видѣла вчера ночью въ раю. Нѣжно обнявшись идутъ въ Волнушки. Не видятъ, какъ изъ-за угла выплываетъ старый Силинъ, бѣжитъ къ церковной стѣнѣ, смотритъ, крестится, плюется и голоситъ