Шерлок Холмс и страшная комната. Неизвестная рукопись доктора Ватсона - [78]
Эпилог
Как-то прогуливаясь с Холмсом по Лондону, мы присели покурить на скамейку Кавендиш-сквера, тем охотнее, что денек был изумительно сухой и теплый, а сквер на диво пустой.
— Знаете, Холмс, теперь, когда с этим делом покончено, я невольно сравнил его с предыдущим. Как писатель, конечно. Сравнил, так сказать, двух ваших «героев». Хромого лекаря с Билом Читателем. И нашел интересные параллели.
— Любопытно послушать!
— Вот первый из них Джек Вестерберд. Кто он? Человек из хорошего общества, наделенный многими талантами, изначально поставленный судьбой в самые выгодные условия для того, чтобы эти таланты преумножать. Однако, вопреки всему он начинает культивировать в себе зло, кажется, вовсе несвойственное его благородной природе. И доходит в этом до мыслимых пределов, вконец разрушая свою личность. Превращаясь в ужас всего Лондона, в Хромого лекаря.
В противоположность ему Бил Нортинг будучи еще подростком скатился на самое дно общества и донельзя ожесточившись окончательно уже закоснел во зле. Но вот, этот бандит, знаменитый бандит, за голову которого назначена изрядная награда начинает, вдруг, титаническими усилиями выгребать против течения. Вопреки всему! И преуспевает в этом. Не стану вдаваться в детали, которые вам известны лучше чем кому бы то ни было. Скажу об одном. Каждый из этих людей бросил вызов своей среде и своей судьбе. Каждый из них будто взращивал в себе некоего двойника, точнее, антипода, изо дня в день потакая ему во всем, ломая ему в угоду свои принципы и привычки. А потом антипод этот вдруг вырос да и пересилил! До неузнаваемости изменив личность и того и другого. Одного — так, другого — иначе.
— Что ж, Ватсон, похоже Стивенсон произвел на вас глубокое впечатление. Или это… Уайльд?
— Вы все смеетесь, Холмс.
— Совсем чуть-чуть, и не столько над вами, друг мой, сколько над нынешней модой объяснять все психологические проблемы раздвоением личности.
— Так вы, Холмс, против психоанализа?
— Что вы, Ватсон, могу ли я… быть против какого бы то ни было анализа? Но продолжайте, пожалуйста.
— Продолжу. Иной скажет: Джеку Вестерберду не повезло, он полжизни провел в инвалидном кресле, озлобился и так далее. Допустим. Но ведь судьба смилостивилась же над Хромым лекарем и даровала ему шанс. Но это не пошло ему на пользу, и, поднявшись с инвалидного кресла, он стал еще хуже, чем был. А вконец озлобиться была возможность и у Била Нортинга за столько-то лет в банде. Разве не мог он поступить так, как подучал его поступить Бен Глаз, а именно, воспользовавшись своим положением, похитить наследника, взять огромный выкуп, а потом убить и всех свидетелей. Дело для бандита не новое. Ну, а с богатствами Фатрифортов Бил Читатель мог бы вознестись так высоко, как никому и не снилось, и легко замести все следы. Но однажды переродившись, он предпочел оставаться всего лишь слугой. Верным слугой своему благодетелю. И заметьте, даже угроза тюрьмы не заставила этого человека покривить душой.
Нет, Фортуна даровала им вполне равные шансы…
— Что ж, этот психологический этюд не лишен интереса.
— Да уж, психология преступника как будто должна интересовать сыщика, — вспылил я, задетый за живое подобной сухостью.
— Согласен, Ватсон, но увы, как не интересна психология сама по себе, все же это не точная наука, чтобы можно было на нее опереться в расследовании. Вот задним числом уяснить себе кое-какие моменты с ее помощью очень даже можно. Помните, например, когда в саду мы беседовали с камердинером, как с лордом Фатрифортом… Ведь я был загипнотизирован этой гениальной игрой. Хотя, конечно, это было что-то большее — перевоплощение, внутренне очень сродное актеру. И ведь отметил же я шрам в виде двух когтей на шее мнимого лорда. Шрамы я фиксирую машинально как возможные приметы. Но все-таки не вспомнил, кто и что говорил мне про такой шрам, и уверяю вас, Ватсон, лодыжка тут ни при чем. Мы иной раз боимся разрушить впечатлившую нас иллюзию от спектакля, оттого и не спешим за кулисы. Вот и учитель сказал, что похожий шрам видел у лорда, но, кажется, с другой стороны. Если бы он хотел, то легко бы догадался, кто есть кто! Но в глубине души, в подсознании, как теперь выражаются, он не хотел таких чудовищных разоблачений. Потому даже гипноз не заставил его это припомнить. Наша память, Ватсон, как напарник в бридже, всегда нам подыгрывает. Мы с легкостью забываем то, о чем помнить нам невыгодно и с такой же легкостью выуживаем из памяти ничтожные мелочи, если они нам льстят. Учитель, сам того не зная, был просто под обаянием личности камердинера, как тот, в свою очередь, под обаянием лорда Фатрифорта. Поэтому в глубине души был убежден: раз его кумир поступает так, а не иначе — значит, так и надо. Уверен, Ватсон, дело в этом. Память наша как фантик с картинкой: вот скатали фантик в шарик — и нет картинки. И хотя она тут, но ее не видно! А расправь фантик — и она опять видна. Только вот что любопытно один шарик мы хотим расправить и рассмотреть, а другой, такой же, отчего-то нет.
