Шарлотта Исабель Хансен - [98]
Лотта присела в изящном книксене и обняла их обоих, что, похоже, растрогало Хердис и Роберта, и это Ярле почему-то не понравилось.
После них настал черед Эрнанова семейства; они принесли Лотте два подарка: изящно упакованный наборчик наклеек с принцессами от Ингрид и большого плюшевого мишку с красным бантом на шее от всей семьи; на животе у него было написано: «Я люблю тебя». Эрнан крепко-крепко обнял Лотту и сказал переводя взгляд с Ярле на Анетту и опять на Ярле, пока его строгие глаза наконец не остановились надолго на Анетте, — что с обоими родителями ей очень повезло.
Пока разворачивался процесс разглядывания подарков, Ярле заметил, как оживляются взрослые, когда Лотта переходит к подарку, принесенному именно ими. Он видел, как они гордо вскидывали голову, какими умильными становились их взгляды, когда с открыточки зачитывалось их имя. Особенно бросилось это в глаза, когда дошла очередь до Хассе, который просто не мог устоять на месте, пока Ярле читал: «Лотте от дяди Хассе». Он и так уже беспокойно переминался с ноги на ногу, а теперь торопливо подошел к ним. Он взял подарок из рук Лотты и обратился ко всем присутствующим:
— Да, это сильно, то, что здесь происходит. Неделька выдалась чер… извините, неслабая у нас выдалась неделька, да уж. — Он посмотрел на Анетту, потом на Лотту, наконец на Ярле. — Мне кажется, я чувствую, что мне нужно кое-что сказать. Ярле.
Мы ведь все знаем Ярле. Он настойчив. Не останавливается на достигнутом. Вкалывает. Далеко не самый талантливый среди нас, но если ему и недостает блеска, то он компенсирует это тем, что пашет с полной отдачей, ведь так? — Хассе выбросил руку вправо, в сторону Ярле, кивнув остальным. — Так ведь?
Так. Он пашет. Как трактор. Многие полагают, что Ярле мыслит, не так ли? Но он не этим занят, он просто шпарит напропалую, а при этом воображает себе, будто он мыслит. Извини, пожалуйста, Лотта, я тебе скоро отдам подарок. Не важно. Это была чер… sorry, невероятно напряженная неделя. Вдруг в Бергене объявилась вот она, Шарлотта Исабель Хансен. — Возникла в нашем маленьком мирке. Приземлилась здесь, как частичка пыльцы, и нас опылила. И что же происходит? — Хассе схватился за бок и скорчил жуткую гримасу. — Простите, все эта сра… извините, это все проклятая спина. Не важно.
Что происходит? Буду говорить только за себя. Когда я отсюда шел домой ночью с воскресенья на понедельник, мне тогда еще пришлось посидеть с Лоттой, когда Ярле заявился домой, — ты ведь помнишь, Лотта? — вот вы тогда бы меня видели! У меня нет детей. Я даже не дядя. Нет, сейчас-то я, конечно, дядя! Но я вот к чему веду: со времен своего собственного детства я и близко к детям не подходил. Правда, у меня есть сестра, но она — это просто минное поле какое-то! Не важно. Для некоторых из вас такое существование непостижимо, я это знаю. Что, например, могут думать наши венесуэльские друзья о моей жизни, которую в гораздо большей степени наполняет теория литературы, чем дети? А? Позвольте высказать предположение — вам жалко меня. Да-а. Я вам кажусь одиноким китом в загадочной полутьме океана, и кто знает, кто знает, может, вы и правы. Может, именно это-то и представляет собой Хассе — космически одинокого кита. А что Сара об этом думает? Позвольте мне снова высказать предположение — она склонила голову набок, она перебирает воспоминания в своей богатой памяти — памяти, полной реминисценций о продуктовых карточках и кубинском кризисе, но еще и о погремушках и плюшевых мишках, и она думает, что жизнь Хассе достойна сожаления. Или вы, Анетта? Да, и здесь я могу предположить то же самое — Хассе, думает она, увидев его вот сейчас впервые, Хассе же не живет. У него сердце пылью присыпано. Да. Да. И все вы правы. Но так уж получилось. Хассе… и подобные ему… Хассе живет в бездетном мире, и я при этом не имею в виду бездетность в смысле способности вынашивания детей, но как особую сферу, я понятно объясняю? В нашем мире детей нет. Понимаете? Их нет! Мы читаем о них в книгах, но мы никогда с ними не встречаемся. Повторяю: никогда.
Мы никогда и близко не подходим к детскому саду. Мы никогда не смотрим детские передачи по телевизору. В нашем окружении не попадается ничего детского. И это, милые мои, — да, Лотта, я знаю, что все это тяжело слушать, и я знаю, что тебе хотелось бы, чтобы дядя прекратил болтать, но подожди только еще самую малость, потому что дядя Хассе очень много думал о… об этом, обо всем этом, эти мысли не приходили мне в голову до тех пор, пока я не очутился на пути к себе домой поздно вечером в воскресенье! Вы поймите! Поймите только, впрочем, вы понимаете, сколь судьбоносным оказалось для Хассе, что ему пришлось посидеть вот так, держа в своей руке эту вот детскую ручку, в ночь на понедельник и услышать, как этот чудесный маленький человек называет его дядя Хассе? — Он сгреб было ручонку Лотты в свою, но тут же снова схватился за бок и судорожно сжал зубы. — Простите, ужасно больно, кошмар. Не важно. Чудесный — маленький человек. Это великое дело. Это такое, к дья… извините, это такое великое дело. Анетта. Ярле. Фантастика. Фантастика! Я вот хочу спросить сколько глупостей ты успел натворить за эту неделю, Ярле?
