Шарлотта Исабель Хансен - [99]

Шрифт
Интервал

Ярле дернулся:

— Как, что?..

— Ну что «что»? — продолжал Хассе все на той же ноте. — Немало. Немало. Наплел всяких басен, изворачивался, врал — я что имею в виду? Какое еще «вольво»? Вот Лотта пришла ко мне и сказала, что у тебя есть машина, что у тебя «вольво», но она в ремонте! Да у тебя даже прав нет! И вот эта соседка твоя — что это ты там ей нагородил, что у Арилля проблемы с печенью и почками? Ярле, Ярле, Ярле. А с твоим научным руководителем — сорваться вот так с места среди ночи и — и вот твоя любовница, а мы и не знали о ней! Нет-нет, так не пойдет, Ярле. Нельзя так.

Ярле закрыл глаза, и сглотнул, и услышал, как тихо стало вокруг, и представил себе, как кипит мама, как бушует Анетта, как злорадствует Роберт Гётеборг, как даже Хердис опустила глаза.

— Или совсем наоборот? — спросил Хассе решительно. — Или можно и так? На самом-то деле! Ах нет. Нет-нет, совершенно очевидно, что так нельзя. Но!

Но. Трудность-то вот в чем. Да-а. Вот в чем! Понимаете ли вы? Понимаете ли вы то, что Хассе — да, дядя Хассе — понял? Это великое дело. Это чертовски великое дело. И это заслуга Лотты. Вот это-то я и хотел сказать. Я сильно сомневаюсь в том, что я после этого смогу оставаться собой прежним. Я сам себе всегда представлялся вороном или орлом, — сказал Хассе, обратив взгляд внутрь себя, как если бы он обращался к самому себе, — а вот теперь? Теперь я себя вижу скорее… да-а… как бы это сказать? Павлином? Да-а. Вот это-то я и хотел сказать, Лотта. — Он повернулся к девочке. — Это-то я и хотел сказать. С днем рожденья тебя от дяди Хассе.

Пока Хассе говорил, воцарилась тишина. Сара, которая еще раньше с ним познакомилась и которая всегда считала его пустозвоном, была потрясена и тронута. Хердис, которой он никогда не нравился, но которая всегда признавала его блестящие способности, запустила два пальца в свою дианинскую челку, сама этого не заметив, и подумала, что Хассе в каком-то отношении оказался человеком без границ.

Лотта развернула бумажный сверток и достала из него длинную черную деревяшку. Она покрутила ее в руках, будто ожидала, что та развернется в красочный веер. Нахмурилась и посмотрела на Хассе:

— Что это?

— Это волшебная палочка, Лотта, — сказал Хассе серьезно. — С ее помощью ты можешь добиться, чтобы мир стал ровно таким, как тебе хочется.

— Правда могу?

Хассе кивнул:

— Хочешь, чтобы мир превратился в супершар — в супершар, который ты могла бы подбросить в воздух?

Лотта смотрела на него во все глаза.

— Если захочешь, он таким и станет, — сказал Хассе.

После церемонии, сопровождавшей передачу подарка Хассе, никто к Ярле не подошел и не отругал его, чего он опасался вплоть до этой минуты. Лотта распаковала большую плитку молочного шоколада от Арилля, который потряс накладной бородой и пробубнил, что шоколад казался ему самой вкусной вещью на свете, когда он был маленьким, и что дети его братьев и сейчас очень любят шоколад. Потом настал черед Греты и Даниэля, которые подарили Лотте шикарную книжку-раскраску и большую рисовальную доску с набором цветных карандашей, плюс к этому Даниэль преподнес большую картинку, которая должна была изображать Бэтмена и Лотту у мамы в рабочем кабинете в тот день, когда Ярле болел.

Ярле стало жарко под полицейской фуражкой, когда он увидел, что у Анетты лоб сморщился в озабоченные складки, как только речь еще раз зашла о той его злосчастной вылазке в город, но и на сей раз дальше этого не пошло.

— Ну вот, — сказала Лотта, ткнув пальчиком в сторону неразвернутых подарков, число которых резко сократилось. — Теперь только четыре осталось! Там и от тебя есть, бабушка?

Сара в своем костюме клоуна шагнула вперед:

Да, Лотта, есть, конечно.

Тогда я хочу его сейчас распаковать. Можно, папа?

Ярле кивнул:

— Конечно можно.

Лотта взяла в руки красиво упакованный подарок. Что-то маленькое и жесткое, во что воткнута открытка. Она сначала хочет прочитать, что написано на открытке, заявила она и протянула ее Ярле:

— Прочитаешь, папа?

Он развернул открытку и прочитал:

— «Дорогая Лотта! Ты — подарок, который получила я. Спасибо тебе за это. Крепко-крепко обнимаю. Бабушка в день твоего семилетия».

Потом Лотта достала из коробки куклу со старомодным лицом и пушистыми ресницами. Она подняла ее на вытянутых руках, чтобы лучше разглядеть.

— Ее зовут Сара, — объявила Лотта. — В честь тебя, бабушка.

Девочка повернулась и схватила два подарка, одинаковые по размеру:

— А эти тогда от кого, а?

— Ах, эти! — сказал Ярле. — Они от меня и от мамы, вот.

— Они же выглядят совсем одинаково, — удивилась Лотта.

Анетта и Ярле посмотрели друг на друга, будто она про них так сказала.

Ярле подумал, что у его дочери глаза Анетты, и еще ему показалось, что рот и нижняя часть лица — у нее похожи на его. Лотта открыла подарки.

— Два тамагочи! — восторженно воскликнула она.

Она подняла их повыше и показала гостям. — Два тамагочи! Папа! Мама! Ведь это… это… это-то я больше всего и хотела! И одного я теперь назову Шарлоттой, а другого пусть зовут Исабель!

Она прижала обоих к груди одновременно, и Ярле это показалось странноватым. Тут Анетта указала на последний сверток, еще остававшийся на книжной полке:


Рекомендуем почитать
Время ангелов

В романе "Время ангелов" (1962) не существует расстояний и границ. Горные хребты водуазского края становятся ледяными крыльями ангелов, поддерживающих скуфью-небо. Плеск волн сливается с мерным шумом их мощных крыльев. Ангелы, бросающиеся в озеро Леман, руки вперед, рот открыт от испуга, видны в лучах заката. Листья кружатся на деревенской улице не от дуновения ветра, а вокруг палочки в ангельских руках. Благоухает трава, растущая между огромными валунами. Траектории полета ос и стрекоз сопоставимы с эллипсами и кругами движения далеких планет.


Похвала сладострастию

Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».


Брошенная лодка

«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…


Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.