Шарлотта Бронте делает выбор. Викторианская любовь - [20]
Хотя Шарлотта и жаловалась постоянно в письмах на одиночество и свою полную изолированность, англичан в то время в Брюсселе было предостаточно. Кто-то приехал ухаживать за раненными в битве при Ватерлоо родственниками, да так и остался. Кто-то рассчитал, что жизнь в Бельгии намного дешевле, чем в Англии, и перевез семью. На рю Монтань де ла Кур были специальные помещения для чтения английских журналов, а в городе можно было купить издававшуюся здесь английскую газету. Шарлотта и Эмили были желанными гостями в доме преподобного Дженкинса и его жены, в Кекельберге жили их ближайшие подруги Мэри и Марта Тейлоры, и семейство Уилрайтов тоже поселилось неподалеку: в отеле Клейзенар[9] на рю Рояль. Этот отель поразил Шарлотту своей необычностью и роскошью и стал прообразом Креси в “Городке”: “То был отель в здешнем понимании слова – целый квартал жилых домов, не гостиница – просторные, высокие здания. С огромной аркой над воротами, ведущими крытым переходом во внутренний дворик”[10].
В семье Уилрайтов было пять девочек, и всех отдали в пансион Эже: заведение процветало. С младшими тремя Шарлотта занималась французским, а Эмили – музыкой. Старшая, Летиция, стала подругой Шарлотты на всю оставшуюся жизнь, именно ей она написала одно из самых последних своих писем в феврале 1855-го. Летиции же принадлежит бесценное воспоминание о сестрах, какими она увидела их тем бельгийским летом: “Высокая нескладная фигура Эмили, небрежно и плохо одетой, резко контрастировала с миниатюрной Шарлоттой, всегда выглядевшей аккуратной, опрятной и даже нарядной, хотя ее платья были ничуть не дороже. Эмили учила моих маленьких сестричек музыке четыре месяца, то и дело заставляя их горько плакать, – а ведь старшей из них было всего десять и младшей шесть лет. К счастью, в ноябре Эмили уехала домой и больше не возвращалась в Брюссель. Шарлотта была предана ей безгранично и всегда придерживалась самого высокого мнения о талантах сестры”. И, добавим, не ошибалась: стихотворения Эмили и ее роман “Грозовой перевал” по сей день являются самыми знаменитыми произведениями английской литературы, а милые сестры Уилрайт вошли в историю как раз благодаря тому брюссельскому знакомству.
Семейство Уилрайт в полном составе не просто прогуливалось по бульвару: они направлялись в Charles de Lorraine Palace – на проходящий раз в три года Салон, Triennial Art Exhibition, знаменитую художественную выставку. Конечно, они пригласили Шарлотту пойти вместе с ними. Конечно, она с радостью согласилась: сестры старались не пропускать такие события, но предпочитали посещать их не одни, а в сопровождении друзей или знакомых. Они все еще робели в Брюсселе: впрочем, застенчивой Шарлотта останется и тогда, когда весь литературный Лондон будет стремиться ее увидеть.
На выставке Летиция задержалась возле одной из картин: это был триптих под многозначительным названием “Жизнь женщины”. Сначала шло изображение невесты с потупленным взором, потом – счастливой матери с младенцем на руках, а завершала все картина безутешного супруга над могильным камнем.
– Смотри, Шарлотта, и это все, что нас ожидает?
– Да, если ты согласишься.
– Что ты имеешь в виду?
– А то, что более лицемерной и фальшивой картины я не видела. Замужество как венец жизни, биологическое существование, не берущее в расчет наши вкусы, желания, возможности, наконец. А те, кто в силу различных причин не удостоился счастья брака и материнства, – как быть с ними? Они уже не женщины, да?
Летиция изумленно посмотрела на нее. Она и не подозревала, что старшая Бронте может так бурно выражать свое недовольство, – и где? На выставке перед картиной художника.
– Автор будто прочел твои мысли: первая часть, невеста, названа словом Pity (здесь – Сострадание. – Н. А.). И потом уже Love (Любовь) и Sorrow (Скорбь). Кстати, Шарлотта, она тоже женщина, ее зовут Фанни Гифс[11]!
– Тем хуже. Лицемерие со стороны женщины в этом вопросе – еще более тяжкий грех, чем подобное отношение со стороны мужчины.
Видя испуганные лица сестер Уилрайт, Шарлотта невольно вздохнула: “Вот Полли (прозвище Мэри Тейлор. – Н. А.) бы меня сразу поняла. Как это печально, когда юность уже прошла, а ты еще ничего не сделала. И что впереди – быть приживалкой в чужом доме? Сестрой милосердия? Ни за что. Этой картине подошла бы надпись „Посвящается мадам Зоэ Эже, столь счастливой в браке“. Даже на Салоне все говорит об этом. А она действительно счастлива или это только видимость? Я бы жизнь отдала, чтобы узнать правду”.
Младшие Уилрайт уже убежали и теперь стояли, смущенные, неподалеку от другой картины – Une Almée Эдуарда де Бифва. К ней было не протолкнуться: портрет египетской танцовщицы вызвал скандал, потому что многие находили его слишком чувственным. По сегодняшним меркам он сама скромность: пышная женщина в тюрбане возлежит на подушках, и на ней столько одежды, что открытыми остались лишь шея да декольте, гораздо более целомудренное, чем у многих жительниц Брюсселя того времени на балах и концертах. По-настоящему эротичен лишь ее взгляд – прямой и зовущий. Ни тени стыда в нем точно нет.
