Шарлотта Бронте делает выбор. Викторианская любовь - [19]

А вот месье Эже искренне удивился бы, если бы ему сказали, что, в сущности, он соблазняет девушку и обещает ей гораздо больше, чем может дать. Он был горд ее успехами: Шарлотта сказала, что хочет написать книгу и посвятить ее Maître de littérature – своему Мастеру. Почему бы и нет? Ее devoirs блистательны, его ученицы никогда не писали ничего подобного. И хорошо, что осенью занятия продолжатся.

“Он все делал для нее, он выманивал ее наружу, баловал – он добивался ее любви”, – так напишет в 1870-м, задолго до публикации сенсационных писем Шарлотты к Константину, друг семьи Эже. Значит, для окружающих это не было тайной.

Проницательная Мэри Тейлор перед отъездом домой сообщила Элен, что сестры в Хауорт пока не вернутся: “Они совершенно благополучны и здоровы не только телом, но и духом. Они полностью удовлетворены настоящим положением вещей здесь. Я не могу тебе объяснить почему – это дело вкуса, но им хорошо чувствовать себя не в клетке, хотя в известном смысле это и менее комфортно”. Никто пока не догадывался, какими муками и душевной неволей скоро обернется для Шарлотты эта брюссельская свобода.

Глава 7 Горькая осень

“Он просто смотрел на меня. Так долго, молча. Что я говорила? Не помню. Что-то очень быстро, задыхаясь от волнения. Но я никогда не забуду его глаз – он будто ласкал меня, проникал в душу, он словно любовался мной – боже, мной, мной! Немолодой, некрасивой, так безвкусно одетой по сравнению с другими учительницами в их французских нарядах. С моими ошибками в разговоре, вызывающими у мадам презрительную усмешку: все-таки читать гораздо легче, чем тараторить на французском столь быстро, как они. И почему он так пристально и с улыбкой смотрел на меня? С улыбкой или… с любовью?”

Шарлотта так далеко зашла в своих мыслях, что звук голоса Эмили ее испугал.

– Что с тобой? О чем ты мечтаешь? Я предлагаю пойти в Нижний город: такая жара, а там узкие улочки.

– Нет, Эмили, мы не может пойти туда одни.

– Средь бела дня можем, конечно. Я не хочу идти наверх. Пойдем искать Escaliers des Juifs.

Escaliers des Juifs, или Jewish steps (можно перевести как “еврейские ступени”), – спросите о них кого-нибудь в бельгийской столице сегодня, и на вас посмотрят как на сумасшедшего. Брюссель времен сестер Бронте давно уничтожило время, и знаменательно, что в 1909-м, в год смерти короля Леопольда II, вошедшего в историю под именем Короля-Строителя – он даже реку Сенну убрал под землю! – как раз и было снесено последнее здание квартала Изабель – пансионат Эже. Нет сегодня и рю Изабель, осталась лишь рю Равенстейн (в бытность Шарлотты называвшаяся рю Сен-Лоран). Зато незыблемо и невозмутимо стоит генерал Бельяр, который и сегодня, как раньше, разделяет Нижний и Верхний город. Теперь разница между ними невелика, но прежде все было по-другому. Королевский, респектабельный Верхний и фламандский, с множеством старых церквей и монастырей, Нижний не хотели смешиваться. Увы, Нижний город приходил в упадок, и многие его средневековые улочки пустели: вплоть до XIV века там жили евреи, активно торговавшие со всем миром, однако их обвинили в краже и осквернении сокровищ церкви Святой Гудулы и изгнали. В память о Еврейском квартале ступени многочисленных спусков вниз, с рю Тераркен на рю Монтань де ла Кур, и назывались еврейскими. Они вели к доходным домам, заселенным в основном бедняками, так что юным английским леди без сопровождения там действительно не стоило появляться. Но Эмили искала уединения, а в Верхнем городе, где жизнь била ключом, найти его было невозможно. Поэтому она упрямо заставляла Шарлотту спускаться вниз и жадно наблюдала быт и нравы непарадного, нищего Брюсселя. Именно там она чувствовала себя в своей тарелке – это были ее персональные брюссельские “вересковые пустоши”. Шарлотта, как всегда, подчинялась сестре, и они, когда выпадало свободное время – а сейчас его было предостаточно, – подолгу рассматривали ступенчатые фронтоны старых зданий, заходили в церкви и лавки старьевщиков, которых тут было множество. Сама она предпочитала бульвары или окраины города, где обе рисовали с натуры.

“Он – это я. Я смотрю на него и будто вижу себя: то же равнодушие к одежде, лоску и прочим проявлениям внешней стороны жизни, та же безудержная любовь к литературе. Способность в ней находить главные радости. Восторг от того, что собеседник понял твою неясную еще тебе самому мысль, потаенное чувство. И я ни разу не видела, чтобы у него так горели глаза, когда к нему подводят детей. И с мадам он всегда вежливо-ровен и всегда торопится уйти куда-то по своим делам. А вдруг он тоже видит во мне свое отражение? Во мне, а не в ней?”

Шарлотта медленно шла по самому знаменитому брюссельскому променаду – Allée Verte. В этот раз она наотрез отказалась идти вместе с сестрой, та обиделась и осталась в пансионе. Прекрасно, теперь ей не надо ни с кем разговаривать и можно думать о нем. Она перебирала воспоминания по крупицам, не торопясь и с наслаждением, будто ростовщик, оставшийся наедине со своими сокровищами. Она не видела ничего вокруг, хотя Allée Verte была хороша: четыре ряда огромных, очень старых липовых деревьев давали прохладу в самые жаркие дни. Они были посажены еще при инфанте Изабелле, правительнице Испанских Нидерландов, и обозначали паломникам дорогу в сторону церкви Нотр-Дам де Лакен. Аллея и сейчас вела вдоль канала Вильброк к загородному королевскому дворцу в Лакене. Только пилигримов на ней уже не было, напротив, променад стал настоящей ярмаркой тщеславия, где по воскресеньям брюссельцы щеголяли своими лошадьми, каретами, нарядами и драгоценностями. Бульвары брали бельгийскую столицу в восьмикилометровое кольцо, и сестры больше всего любили