Шарлотта Бронте делает выбор. Викторианская любовь - [22]

Через две недели после смерти Марты сёстры Бронте и Мэри посетили это кладбище возле Шоссе де Лу-вен: свинцовое небо, серые надгробия, мрачные кипарисы и плачущие ивы Шарлотта запомнила на всю жизнь. А через два дня после этого визита, 2 ноября, пришло новое письмо из дома – о болезни тети Бренуэлл и о том, что надеяться на ее выздоровление не приходится. Так и вышло: уже следующим утром они получили известие, что 29 октября тетушку похоронили.

Из Брюсселя они уезжали с разными чувствами, если не считать, конечно, скорби по ушедшим: Эмили испытывала облегчение и радость от того, что она навсегда покидает Бельгию, Шарлотта была уверена, что вернется, и это тоже наполняло ее душу радостью. В Хауорт она везла письмо отцу от месье Эже, в котором – она это знала – он настаивал на том, что сестрам необходимо продолжить обучение.

Глава 8 Хауорт. Дом стал чужим

Уже на вокзале в Лидсе Шарлотту поразил холод, обжигающий лицо: когда позавчера они отплывали из Антверпена в Англию, вокруг еще стояла теплая бельгийская осень и деревья не торопились сбрасывать рыжую листву. В Йоркшире завывал ледяной ветер, и, хотя снег пока не выпал, трава была белой от инея. Шарлотта вспомнила старинную йоркширскую песенку, что издавна пели девушки парням вместо признания в любви. Там был припев: “Дорогой, не забудь надеть шапку, когда идешь ко мне на свидание, а то простудишься и умрешь”. И тут о смерти, подумала она.

Дома тоже все было уже непривычно. Она забыла вкус отварной репы – а ее вместе с картошкой и иногда вареным мясом чаще всего ели в Хауорте. И никаких соусов, которые так приятно разнообразили стол в пансионате. Забыла, что соль на кухне хранится в печке – это было единственное сухое место во всем доме. И одежду, и постельное белье надо было время от времени извлекать на свет божий и проветривать – иначе все отсыревало. Но были и настоящие огорчения. Ее удивляло, что отец куда больше горевал о Уильяме, чем о тетушке, хотя та двадцать с лишним лет заботилась о нем и детях и дом без нее, как показалось Шарлотте и Эмили, осиротел и стал другим. Она не понимала, почему брат встретил сестер довольно холодно и целыми днями не выходил из своей комнаты – только под вечер, крадучись, чтобы не заметил отец, он пробирался в паб. Шарлотта понятия не имела, в котором часу он возвращался, она засыпала, и только Эмили всегда ждала его, а если уже светало и Патрика не было, отправлялась на поиски. Отец ничего об этом пока не знал. Его они тоже редко видели: он или пропадал в церкви, или посещал больных прихожан, или запирался в своем кабинете и что-то писал.

В конце декабря обнародовали завещание тетушки Бренуэлл. Почтенная леди за время пребывания в Хау-орте скопила немалую сумму: 1200 фунтов. Ее она разделила поровну между четырьмя племянницами: тремя сестрами Бронте и их кузиной Элизой Кингстон, единственной дочерью ее младшей сестры Джейн Бренуэлл, которая была очень несчастна в браке. Патрику Бренуэллу достался только лакированный, в японском стиле комод. Разочарование тетушки в своем любимце здесь ни при чем: завещание писалось десять лет назад, когда Патрик еще был надеждой всей семьи, и означало только то, что мисс Бренуэлл была уверена: племянник себя, конечно, обеспечит, а вот племянницам нужно хотя бы какое-нибудь приданое, чтобы выйти замуж. Она сама всю жизнь прожила старой девой, ухаживая за детьми сестры, и не желала им подобной участи. Девочки получили по 300 фунтов – это равнялось годовому жалованию Энн в качестве гувернантки.

Шарлотта с грустью разбирала вещи в тетушкиной комнате и вдруг наткнулась на потертых деревянных солдатиков, которых отец привез им в подарок, когда они еще были детьми. Она позвала Патрика Бренуэлла:

– Посмотри, что я нашла. Вот это мой – доблестный Веллингтон. А вот твой – ты почему-то сделал его Наполеоном Буонапарте.

– Это что, намек? Намек на мои пустые амбиции?

– Вовсе нет. Патрик, тебе всего двадцать пять, и ты мужчина. У тебя все впереди. Тебя любят: самые достойные люди просили руководство железной дороги вновь взять тебя на работу.

– Любят меня или уважают отца? Ты-то хоть веришь, что я не крал этих ничтожных 11 фунтов? Все знают, что их взял носильщик, когда меня не было.

(Когда ты был пьян и не следил за кассой, подумала Шарлотта. Ей уже рассказали, что брат нередко уходил во время работы, а гроссбухи, за которые он отвечал, были, к ужасу начальства, сплошь испещрены рисунками и карикатурами.)

– Конечно, я знаю, что ты не мог украсть. И все это знают. Я видела майский Leeds Intelligence: там напечатана твоя поэма об афганской войне. Пиши, дорогой, это твое…

– Тебе понравилось? Правда?

– Да, хотя и слишком мрачно, мне показалось.

(На самом деле Шарлотту озадачила эта поэма: там была нарисована страшная картина уничтожения афганцами двадцатитысячной армии противника в январе 1842 года, во время первой англо-афганской войны. Нельзя было не заметить, что у автора крайне болезненное и нездоровое воображение.)

– Ну, может быть, из Брюсселя жизнь и не видится столь мрачной, как из окон нашего дома. Не забывай: несколько последних месяцев я общаюсь только с мертвецами.