Шантаж - [2]

Хохрякович, умывший и перевязывавший, по команде Ивашки, вторую, битую, но ещё живую и уже начавшую стонать, пострадавшую, начал дёргаться.

— Парень, ты закончил? Берите вдвоём с этой… говоруньей — битую и отведите на её подворье. Накройте чем-нибудь, чтоб не промокла. И ещё. Сбегай, позови Хрыся, ну, отец Потанин. И тут рядом — Всерадов дом. Он холоп мой. Пусть оба спешно идут сюда.

— Эта… Оружные?

— Эта-эта… На кой чёрт мне оружные смерды после боя? Сами пусть придут.

Николай закончил упаковку «захоронки». Хоть глаза мне перестало мозолить этим блеском. А главное — остальным. Перестали постоянно оборачиваться и замирать, как перед телевизором с интересной передачей.

Бывает: идёт человек по делу, в туалет, например, и вдруг замирает посреди комнаты.

— Ты чего?

— Так вон, по телеку Гондурас показывают. Вот счас досмотрю и пойду.

Стоит такой ценитель «гондурасов» у порога и приплясывает. Ушами и глазами — в телевизоре, остальной… физиологией — в другом месте… Ждёт — а вдруг чего интересного скажут. Иди уже, а то… «обгондурасишься» — стыдно будет.

Чимахай осторожно сортировал и упаковывал оружие. Наверняка получит втык. И от Ивашки, и от Николая. За проявленную инициативу, за неправильную упаковку. «А кто тебе вообще разрешил трогать?». Но «железный дровосек» углядел боевые топоры. Очень интересной конфигурации. Не похожи ни на норманнские, ни на, например, томагавки гуронов. Хотя используются и для метания. И щиты своеобразные — прямоугольные, с выступающим снизу носиком, из трёх досок. Средняя — выдвинута, положена внахлёст на боковые.

Заявился Звяга, приволок кучу тряпья, снятого с убитых. Кинул в угол. Всё в крови. Нет, так дело не пойдёт. Мокрые тряпки — на забор под дождь. Пусть промываются. Чистые — на стены изнутри — пусть сохнут. А то тут и так…

Дышать — только ртом. Острый запах крови в натопленном помещении. От убитой женщины у стенки, от убитого юноши под столом. Интересно, а чего там под столом Николай копается? И чего это у него такие испуганные глаза? Суму дорожную одного из этих взял и снова под стол полез. Что же ты так трясёшься, Николашка? Будто смерть свою под столом встретил. Смерть, конечно, не девушка — повстречались да разбежались. Но варианты — возможны. Ну, вылезай, иди сюда. Поглядим-послушаем.

Николай воровато озирался, пытаясь одновременно то прижать сумку к груди, словно спрятав её от посторонних взглядов, то наоборот, отодвинуться от неё будто не он её несёт, а она — сама, «так, случайно мимо проходила».

— Господине, беда… Звяга, ты чего тут столбом стоишь? У тебя всего делов есть — задницу у печки греть? Иди — там, на дворе ещё осталось.

— Постой. Там, во дворе, ещё покойники есть. Бабы. Всех битых положить рядком перед воротами. С одной стороны — пришлые, с другой — местные. На местных, на ком есть, оставить рубахи. И лица тряпьём прикрыть — дождь мёртвым глаза заливает. Кресты, колты, кольца, серьги… — снять. Николаю отдашь. С пришлых снять всё. До кожи. Кожу… — оставить. Чимахай, помоги Звяге: эту покойницу — тоже туда. Давайте быстренько. Ну, Николай, что за беда?

— Вот.

Он подсунул мне под нос тряпичную суму одного из литваков. Внутри была небольшая кожаная красная сумка. Зашнурована, концы шнурков вставлены в деревяшку. Что-то я такое слышал… А, так в Новгороде и вообще по Северу упаковывали собранную дань.

Замок «святорусский», древненовгородский, деревянный, одноразовый. Мешок завязывается шнуром, концы шнурка вставляются в продольный канал цилиндрической деревяшки длиной сантиметров 8 и толщиной — 5. В середине деревяшки пробивается второй канал, поперечный, до первого, продольного. Концы шнурка выпускаются наружу через поперечный канал и завязываются. Теперь узел пропихивается внутрь, забивается деревянной же пробкой, которая срезается заподлицо. Открыть такую упаковку можно только срезав шнур или распоров саму тару. Развязал-вынул-завязал — не получиться. Этот конкретно замок делали не торопясь — на деревяшке нет коры. Некоторые новгородские замки так и остались для потомков — не ошкуренными.

— Ну и что?

— Ох, господь вседержитель! Спаси и помилуй! Ты чего? Ты не понял?

Николай, тревожно оглядываясь, шепчет мне на ухо:

— Княжий гонец.

— И чего?

Николая аж трясти начинает. Потом, крепко сцепив руки, потряся ими для восстановления непонятно чем нарушенного душевного равновесия, он тихо сообщает:

— Розыск будет. Сиё есть смерть. Я этого не видал, в руки не брал. А тебе… Христом-богом заклинаю… Никому. Ни показывать, ни рассказывать. Даже из наших. Никому. Сжечь тайно.

И широко креститься.

— А ободрать-то его можно?

Николай начинает отрицательное движение головой, потом останавливается и в удивлении смотрит под стол.

— ЧуднО, однако. Одежонка на нем простая, купеческая. А сумка… Вот же, господи помилуй, новая напасть…

— Ладно. Обдери до кожи. Чтоб ничего не осталось. А личико мы ему тряпкой прикроем. Так и закопаем. А там — видно будет.

Ловлю взгляд Ивашки. Зовут на допрос пленного.

«Бойцы вспоминают минувшие дни.

И битвы где вместе рубились они».

А также — собирали хабар, грабили мёртвых, дорезали раненых… И — пытали пленных.