Шанелька и Крис - [33]

— А то шею свернешь. Ты только громче говори, чтоб мне тоже слышно.

— Да! — звонкий голос путался с дрожащими монетками осиновых листьев, на него оглядывались гуляющие, яркими пятнами мелькающие за тонкими деревцами.

— Я ужасно боялась. Но рука целая. Но ушиб. Вы же видели, сильный такой. Нужно беречь. Но когда вы. Вы сидели там. На стуле! Перышко вдруг все превозмог. Ой, тут кочка. Не упадите. Я не слышала, чтоб так играл. Вообще никогда.

— Ты бы видела этот стул, — вполголоса сказала Крис поспешающей следом Шанелька.

— Я подумала. Вот! Вот оно! Ой. Вот оно!

— Хде? — вдруг поинтересовался из-за куста мужской, крепко хмельной голос.

— Найдете, — утешила его Крис, минуя куст.

— Это катарсис. Это — просветление! Я читала. И еще Пал Сигизмундович рассказывал, на первом еще курсе. Я всю ночь, как в небесах. А сегодня…

— Осторожнее! — Крис подхватила рассказчицу, толкая через торчащий корень, — убьешься!

Дальше тропа была пошире и обе пошли рядом, очень быстро, а Шанелька торопилась, почти прилипая к их спинам на ходу.

— Он угас. Молчит. Но я вижу же! Он на стуле вашем сидел, все утро. И гладил.

— О Боже, — Крис тоже споткнулась.

Шанелька прихлопнула рот рукой.

— Спинку, — уточнила Марианна, — и эти, подлокотники. Не стал пить чай. Не стал вообще ничего. Ну как он поедет? Там такие музыканты. Эти концерты, семь выступлений, в разных городах, афиши уже. Я так гордилась.

— Вы что, хотите меня погрузить в футляр и возить с собой?

— Вместо контрабаса, — подсказала Шанелька, скисая от смеха.

— Нет же. Я и сама смогу только на один концерт попасть, у меня занятия, и практика, в ансамбле.

Она умолкала и снова говорила, заглядывая в серьезное лицо Крис, а та на ходу вынимала ключи, невдалеке пискнула их машина, открываясь.

— Но, если вы придете. Сейчас. Побудете с ним. Чтоб он знал, вам важно. Как он умеет. Он все тогда сможет. По-настоящему. Понимаете, да?

Шанелька забежала с другой стороны, тоже просительно заглядывая в лицо подруги. Крис покачала головой.

— Он играет чудесно.

— Видите? Вот!

— Подожди. Может быть, он просто устал. Да скорее всего. Смотри, работа, драка, ментовка. Потом всю ночь музицировали. Теперь вот…

— Да нет же! — голос Марианны возвысился, руки снова смяли край куртки, но видимо, напряжение было слишком большим. Лицо опустилось, руки повисли вдоль бедер, затянутых в старые джинсики.

— Я его знаю. Мы же не зря женимся. Не просто так.

Она подняла страдающие глаза. Повторила:

— Знаю. Все так, как я вам. Сейчас.

Крис кивнула, показывая на переднее сиденье. Уселась сама, мотор уютно заворчал. Шанелька взялась руками за спинки их кресел, внимательно слушая.

— Я тебе верю. Но что значит, побыть с ним? Надеюсь, э-э-э…

— Нет, — замахала руками Марианна, — не надо, я понимаю, у вас, конечно, же, бойфренд. Какой-то.

Уточнение сказало о несказанном: кто может сравниться с несравненным Просперо, какие-такие бойфренды.

— То есть, мне нужно снова воцариться на вашем стуле и милостиво слушать, как твой возлюбленный сыграет. И уедет?

— Да, — с сомнением согласилась Марианна, показывая, куда выезжать из рощи, — я думаю, да. Ну если, конечно, он не захочет, но вы же сказали, у вас бойфренд.

— Только стул, — решительно пресекла самоотверженные размышления внезапная муза испанского кабальеро, — никаких «захочет — не захочет». С ума сошла совсем.

— Я музыкант, — обиделась Марианна.

И замолчала. Шанелька кивнула, обдумывая странную, такую, казалось бы, смешную беседу. И новыми глазами посмотрела на русые волосы, худенькую скулу и решительный кончик носа — больше с заднего сиденья ей не было видно. Вот она сидит, такая по уши влюбленная. И в своей любви боготворит не только уши своего Перышка, глаза своего Перышка, его плечи, шею, ключицы, прочие члены и сочленения, не только привычки и характер, а в первую очередь — его талант, его главное дело жизни. Это одновременно трогательно, и немного неловко видеть. А еще печально той циничной от опыта печалью, что кивает, это у них до первого ожога от жизни. Он обманет, или она не сдюжит. Или еще что, такое обычное. И все развалится. А если и дальше она останется в этой своей пылающей чистоте, что скажут опытные, печально-циничные? Скажут, ах, глупа, снова и снова ищет себе грабли, наступить, одни и те же.

Глава 11

Комната в захламленной и затоптанной трешке оказалась неожиданно уютной. Сумрачная из-за густо-облиственных веток, забивающих окно по самым стеклам, а еще — высокие шкафы с темными дверцами и такими же темными стеклами. Высокий потолок с древней люстрой, увешанной вытянутыми стекляшками-сосульками. Но вдоль пустой стены мягкие диваны, укрытые темно-красными узорчатыми покрывалами, пара кресел и перед ними — низкий и длинный журнальный столик с чашками, полными темного же чая. На стенах горели два светильника в виде пришлепнутых кучерявых тарелок, матовые. И казалось Шанельке, все они находятся внутри старого саквояжа, такого — коврового. Ковро-вый сак-вояж, повторила мысленно, усаживаясь в кресло, и оно приняло ее мягко, уступчиво, топя в себе и задирая ей коленки. Шанелька позволила креслу расположить себя, как ему удобно, порадовалась, что удобно и ей. Погладила отполированные многими ладонями подлокотники и обратила взгляд к тому самому, несколько раз помянутому стулу. Снова разулыбалась. Это не стул был, а настоящий трон. Стоял высокой спинкой к высокому окну, поблескивал завитками резьбы по закругленной верхушке и выгнутым лебедиными шеями подлокотникам, круглил тугое бархатное сиденье.