Вот интересно, рассеянно думала Шанелька, удобнее устраиваясь на исключительно неудобном фанерном кресле, интересно, почему во всех аэропортах такие дурацкие…
— Девушка, — раздался над ее головой приятный мужской голос, — вы свободны?
Вопрос мешался с гулким невнятным шумом, в котором размеренно повторялось объявление о рейсе, голосом женским, усталым и раздраженным.
— Что? — немного опешила Шанелька.
— Я говорю, у вас тут свободно?
Шанелька молча взяла с кресла свою сумку, толкнула ее по кафельному полу поближе к ногам.
— Вот спасибо! — и без паузы мужской голос заорал, перекрикивая динамик, — Таня, Костя, Маринка! Идите сюда!
У правого плеча Шанельки образовалась суета, шум, возгласы. И она порадовалась, что совсем не стала смотреть на мужчину, который к ней обратился.
«Так вот. Едут семьей, довольные такие. Одна я. Как пень в лесу».
Она упорно смотрела на бескрайнее стекло, за которым в желтом свете фонарей медленно и далеко катались самолеты, так странно, будто они машины на широченном шоссе. — Что я там думала, про аэропорт? Что-то в нем по-дурацки. А ну его.
В кармане куртки пискнул мобильник. Шанелька помедлила, запрещая себе придумывать, вдруг вытащит, а там смска. От него. И поскорее вытащила, ругая себя за глупые мысли. Закусила губу, глядя на мелкие буковки.
Нужно бы набрать ответ, написать сыну, что она его тоже любит. Мальчик сейчас едет обратно в Керчь, в трясучем автобусе. Такой хороший Тимка, проводил в Симферополь, слонялся вместе с ней по пыльным улицам, сидел в пиццерии, все пытался развеселить, она послушно улыбалась, стараясь не сильно, потому что если слишком улыбка, то сразу на глаза набегали слезы, и она начинала себя ругать. Ну, подумаешь, тоже мне, горе. Бывают горести настоящие, серьезные. А это так. Обидка обидная.
До регистрации оставалось еще полчаса, и Шанелька, подумав, вытащила из рюкзака маленький нетбук, устроила на джинсовых коленках. Белый вордовский лист смотрел на нее, ожидая написанных слов. Она послушно потыкала в клавиши.
«Пень в лесу. Один. А вокруг все цветет».
Криво улыбнулась. Ну да. И даже пень, в весенний день, березкой снова стать мечтает. Тоже мне, березка.
«Самолет. Захотел стать автомобилем и убежал на шоссе».
Все слова казались ужасно глупыми. Шанелька закрыла нетбук и сунула его обратно. Поднялась, устраивая за спиной рюкзак. И перекашиваясь под тяжестью сумки, повлеклась ближе к стойке регистрации. За ее спиной радостно завопили детские голоса, деля пустое кресло.
А потом она летела, под светлым крылом торчали неподвижные тугие облака. Такие красивые. Такие плотные, что хотелось попроситься и выйти, прыгнуть вниз, они конечно, не подведут, примут, спружинив, поддержат. Но. Сказки все это. Прыгнешь, в ушах засвистит злой ветер, плотная радостная вата превратится в зыбкую разреженную кашу, полетишь ты сквозь нее, глупая Нель-Шанель, растопыривая пальцы и молотя ногами. И ни один клочок не задержится в руках, ни одно облачко не сделается снова таким, каким обещалось. Вот жизнь, в ней все именно так. И никаких сказок.
Московский аэропорт был таким, будто она никуда и не улетала, побыв в самолете. Только вот за стеклами, панелями, гладкими стенами и лентами транспортеров маячила в толпе встречающих Крис, махала тонкой смуглой рукой, улыбаясь и кивая.
Улыбка исчезла после первых объятий и поцелуев. Берясь за ручку сумки, Крис внимательно посмотрела на грустное лицо подруги.
— Вот черт. Я думала, ты наконец, просто решила в гости. А тебя, похоже, нужно утешать? Что случилось?
— И ничего не нужно. Нормально все. Укачалась я просто. Улеталась, в-общем.
Она хотела улыбнуться, но снова пришлось прикусить губу, чтоб лицо не поплыло в плаксивой гримасе.
— Отлично. Значит, Дима. Козел.
— Отлично. Угу.
— Я боялась, вдруг с Тимкой чего. Или с мамой. Как они, кстати?
Шанелька кивнула. Логично, да. Сама себе говорила, что бывают горести настоящие. А тут — просто Дима оказался козлом.
— Они хорошо. Тимка меня отвез и с мамой на дачу будет ездить. Мне обещал. У них там урожай. Помидоры.
— А насчет прочего расскажешь дома. Хорошо?
Дальше шли молча, вернее, говорили о пустяках, пока усаживались в машину, покрытую каплями тумана. И Шанелька вдруг вспомнила, как Дима приехал к ней встречать Новый год, его вишневый жигуленок стоял под желтым фонарем, весь в мелких капельках туманной мороси. Блестел празднично, елочной игрушкой, а внутри был таким же теплым, уютным, как маленький серебристый автомобиль Крис. И казалось тогда, вокруг одна сплошная сказка, сбывается на глазах.
— Мы с тобой одни, кстати, будем, целую неделю. Алекзандер уехал на дачу. Только у него не помидоры, а щуки с карасями. Что ты там шепчешь?
Все сказки кончаются, хотела повторить Шанелька, погромче, для подруги. Но застыдилась высокопарности слов. И вообще. Так давно собиралась приехать. И что? Вместо радости Крис будет с ней возиться, нос вытирать, про Диму выслушивать?
— Нам долго? Ехать.
Машина трогалась с места, потом притормаживала, снова делала рывочек, опять останавливалась. Крис внимательно смотрела на стекло, по которому мотались дворники, а за боковыми стеклами так же медленно танцевали другие машины, все в бисерной сырости тумана.
