Шанелька и Крис - [13]

— И так далее.

Она повернулась спиной к неясным переливам света над мегаполисом и вернулась в комнату. С каждым тихим шагом радуясь тому, что у нее есть пара часов тайных ночных занятий, которые только ее.

«Дни шли и Раскозяй уже знал, что существо на самом деле — девочка. А еще — Оля. Так сказала другая, которая — мама. Они кричали друг другу так, как девочка Оля кричала своей Альме.

— Оля! — кричала большая, — немедленно вернись! Девочки так себя не ведут! О-ля!

— Мама, там пацаны ловят крабов! Ну я еще немножко!

— Ты же девочка. Стой, не вертись.

И мама поправляла девочке Оле волосы, чтоб та стала совсем уж прекрасной.

Раскозяй прятался и вздыхал. Ему было жарко и неудобно в зарослях жесткой осоки. А еще рядом были те самые пацаны. Про пацанов он знал, они орали другу другу — пацаны! И много еще чего орали и делали. От них прятаться тяжело. Раньше Раскозяй гулял совсем рано утром, когда пацаны спали (он так предполагал), но теперь приходила Оля. Не только утром с лохматой Альмой, а еще днем, с мамой. А еще, хотя Раскозяй боялся пацанов, в чем себе и признавался, вздыхая, у него была надежда, что скоро, очень скоро все переменится.

Потому что был у Раскозяя талант. Помните, он хотел подарить Толстому и Смешному одну из своих волшебных палочек? Он умел их выгрызать, потому что зубов у него было ровно три тысячи сто сорок шесть, не считая коренных (по сто шестьдесят девять с каждой стороны). Только зубы были маленькие совсем, поэтому не мешали, и кусаться ими Раскозяй не мог. А вот палочки — за милую душу.

Каждая палочка умела что-то свое. Палочка из сухой ветки акации умела вызывать дождик. Надо было только дождаться большой тучи, лучше с громом, и встать посредине песка, и как только упадет первая капля, взма-а-ахнуть. Он и пойдет. Почти всегда. А красивая палочка из ветки шиповника вытаскивала из воды солнце. Надо было только вовремя выйти из домика, ну, когда звезды начинают бледнеть и запевают еще сонные птички. Эта палочка ни разу не подводила, и Раскозяй ее за это очень любил.

Еще были палочки, уменьшающие луну и увеличивающие. Отдельная палочка для нагревания песка, и даже палочка „приходи лето скорее“.

Всякий раз, когда Раскозяя одолевала печаль, он шел из домика, пробирался на дальние поляны и даже почти на улицы. Искал ветку, в которой пряталось волшебство и приносил ее в домик. Садился на лежанку, опираясь спиной на стену, сложенную из цветных стеклышек, обкатанных морем, и грыз, вертя перед глазками.

Так что, палочек у него было много. Штук, наверное, сорок. Или даже сорок одна, Раскозяй не считал точно, потому что если начинал считать, то опечаливался тому, как часто приходят к нему печали. И палочек становилось на одну больше.

Но вот самая последняя палочка сделалась не потому что Раскозяю было грустно. Нет. Он кое-что задумал, и, хотя сильно боялся (что не найдется ветки, что зубы подведут, что палочка выгрызется вовсе не для того, а вдруг станет делать другое, что… что…, а еще пацаны, собаки, и боевой кот с полосатым хвостом), но однажды утром сам себя снарядил в экспедицию и ушел далеко-далеко, туда, где между домов и прогалин ветер заверчивал прекрасные листья таинственного дерева. Оно такое было одно, и конечно же, только из его ветки получится самая важная раскозяйская палочка.

И вот она готова. Лежала на деревянном столе, отдельно от других палочек, и каждое утро, просыпаясь, Раскозяй любовался, какая же она получилась красивая. Тонкая, с загогулиной на маковке, вся украшенная узорами. Когда все совершится, мечтал Раскозяй, я расскажу Оле, как долго пришлось идти к дереву. И как он испугался, увидев, что ветки на нем высоко-высоко. Почти заплакал, но все же полез, цепляясь лапками за корявую кору. Наверху сто раз пожалел, что глазки у него не умеют закрываться, потому что земля совсем внизу и лучше бы не смотреть, куда упадет, если подует ветер. Но на нужной ветке оказался один большой лист, и он плавно опустил Раскозяя обратно. Из листа вышла чудесная чашечка для гостей. Ведь когда все изменится, мечтал Раскозяй, он пригласит Олю и она, конечно же согласится. Главное теперь, выбрать день. И совершить волшебство.

А день выбрался сам. Днем Раскозяй уже привычно залез в гущу травы, и сидел там, любуясь тем, как Оля бегает по песку, смеется и зовет свою Альму. А потом ее позвала мама, и помогая застегнуть красивое платьице в цветочках, сказала грустно и немножко строго:

— Завтра я буду собираться, так что погуляешь сама, недолго, поняла? В воду не лезь. Вечером уезжаем.

— Уже? — расстроилась Оля, — я не хочу. Я хочу тут жить. Ма-ам. Я построю себе маленький домик, в нем будут стенки из стеклышек и камушков. И кровать деревянная. Буду всю жизнь гулять по песку и купаться.

— Ах, — прошептал Раскозяй.

Оля говорила точь-в-точь про его домик! Он бы обрадовался, но мама сказала — они уезжают. Значит, нужно колдовать завтра. Или уже никогда.

Ночью он совсем не спал. Сидел на порожке, смотрел в темное небо и в глазках его отражалась половинка луны. Вдруг ничего не получится? Смешно, конечно, так думать. Но все прежние волшебства, они касались только его. Ну еще солнца, луны, воды и облаков. И если бы не получились, то все равно мир шагал бы сам, как ему вздумается и нес бы в себе маленького Раскозяя. А сейчас обязательно нужно-нужно, чтоб получилось!»