Шакарим - [12]

«В последний год жизни отец редко ходил на охоту, большую часть времени был дома. Читать рассказы на тюркском не перестал. С осени начал худеть, часто кашлял. Прежде отец был высоким, широкоплечим мужчиной с красивой осанкой, пронзительным взглядом, со светлым лицом, черной бородой и черными усами, был подвижным, бодрым. А теперь хоть и разговаривал не меньше, но сильно похудел».

Абай в это время был в городе. Узнав об обострении болезни брата, он закупил лекарства и выехал в аул.

Шакарим очень хорошо запомнил тот момент, когда Абай вошел в дом и обнялся с больным. Кудайберды обрадовался брату и стал бодро разговаривать, словно и не было болезни. Абай поил больного белым порошком и каплями красного цвета. Потом заговорил о том, что надо срочно везти его в город к врачам.

— Это правильно, — отвечал Кудайберды, — но сейчас зима, а вот к лету обязательно повезешь.

К середине апреля, когда потеплело и стала зеленеть трава, болезнь дала о себе знать, Кудайберды уже не вставал с постели.

«В доме прекратились игры, возня детей, — продолжал воспоминания Шакарим. — …все, кто раньше говорили громко в силу своего характера, шутили, смеялись, шумели, теперь разговаривали только шепотом. Мне казалось, что все вокруг замерло, застыло в тишине. Меня охватывало отчаяние, на сердце лежала какая-то тяжесть, оно билось часто-часто».

Шакарим очень тяжело перенес кончину отца. До последних дней своей жизни он носил в себе его образ, помня счастливые минуты, проведенные с ним.

Смерть Кудайберды стала горем для рода Тобыкты, потому что он ушел из жизни в расцвете лет, ушел в ту пору, когда его щедрая и добрая душа распахнулась навстречу людям. Народ всегда без лишних слов ценил таких добродетельных людей, поминая добрым словом, слагая о них легенды. И когда не стало Кудайберды, сородичи пришли прощаться не по долгу родства, а по велению сердца.

«Смерть отца, монотонные голоса мужчин, опиравшихся на палки, плач, причитания женщин в доме легли на сердце тяжестью, разрывали грудь, — вспоминал Шакарим. — И хотя все вокруг, пробужденное к жизни Создателем, цвело по-весеннему, мысли мои, казалось, кто-то придавил чем-то тяжелым.

Проходя мимо дома, в котором были женщины, слышал их плач. Кажется, я запомнил тогда наизусть все их причитания. Прислушиваясь к горьким женским рыданиям, я тоже начинал плакать. Уподобляя себя Жадыгеру, сыну Алпамыса-батыра, подолгу плакал в одиночестве. Были моменты, когда, думая об отце, вспоминая, как он баловал меня, что говорил, не мог успокоиться от плача. Перед глазами всплывала сцена прощания Толегена с гусями, я вспоминал его горестную песню, и мне казалось, что я сам пою печальную песню».

Кудайберды скончался в апреле 1866 года в возрасте тридцати семи лет, оставив после себя пятерых сыновей. Амиру было четырнадцать лет, Муртазе — одиннадцать, Шахмардану — девять, Шакарим не достиг восьмилетнего возраста, а Ырзыкбаю не было и сорока дней. Старшая жена Толебике овдовела в тридцать шесть лет, младшая жена Ботантай — в тридцать три года.

У постели умирающего Кудайберды его отцовские обязательства принял на себя Абай. Он обещал любимому брату, что на своих плечах пронесет по жизни его детей, позаботится о их будущем.

Молча, без всяких клятв, заботы о семье Кудайберды взял на себя Кунанбай. Поэтому вдовы и их дети после смерти Кудайберды жили, не испытывая особых материальных затруднений, благодаря заботе представителей влиятельной династии. Хотя хлопот, безусловно, прибавилось всем.

Шакарим так тяжело переживал смерть отца, что его утешали взрослые, утешала мать. Впечатлительный мальчик долго не мог свыкнуться с потерей любимого человека, и слова взрослых лишь усиливали ощущение необратимости потери. Он искал уединения, что было необычно для любого ребенка, но взрослые не находили в его отчужденности ничего угрожающего, относя причуды мальчика на счет постигшего его горя.

Если в усвоении премудростей одиночества Шакарим уже тогда, вероятно, не знал себе равных в семье, часто пропадая в степи, вслушиваясь в пение жаворонка, треск сверчков, шелест ветра в траве, а ночью внимая дружелюбному молчанию луны и таинственному сиянию звезд, то в общении с людьми ему еще только предстояло обрести уверенность в себе.

Постепенно Шакарим стал все больше проникаться новым, отеческим отношением к себе деда Кунанбая, который считал себя обязанным заботиться о детях Кудайберды. Дед любил принимать внуков у себя в ауле. Бывало, сам заезжал к снохам. Сажал рядом Шакарима, расспрашивал о прочитанных им книгах, запомнившихся стихах, проверяя его познания. Если рядом оказывались старшие дети, Кунанбай несколько назидательно принимался учить их добродетели — это была его излюбленная тема.

— Обязательно станете уважаемыми людьми, если будете творить честные дела, если сами будете честными, — говорил он детворе. — Уважайте других, тогда и вас будут уважать. Человек только с народом хорошеет. Надо стараться понравиться людям, тогда понравитесь и Богу.

— Ата, а ты Бога видел? — прерывал деда Амир, старший из детей.

— Ай, тентек (озорник)! — прикрикивал Кунанбай. — Разве такие вопросы можно задавать?