Шахматистка - [21]

По средам после обеда она ехала к Куросу. Учитель, по всей видимости, проделывал ту же работу, что и она, с той только разницей, что в его распоряжении были шахматы и он мог применять теорию на практике.

При каждой встрече Курос пробовал разыграть какой-нибудь новый дебют. Поначалу различные варианты смешивались у Элени в голове и она путала комбинации. Особенно трудными ей показались “испанская партия” и многочисленные варианты ответных ходов, “берлинская защита”, “защита Стейница”, “дебют Берда” и “защита Корделя”.

Курос становился все более строг с ней, хотя в глубине души признавал, что изучение всех этих знаменитых систем — дело очень непростое. Он даже задавался вопросом, как Элени справляется с такой нагрузкой. Всем своим видом он показывал, будто его совершенно не трогает, что временами она впадает в отчаяние. “Если я стану ее жалеть, — рассуждал он, — все пропало. Она не найдет в себе сил бороться с противником. Надо всячески давать ей понять, что в освоении всех этих комбинаций нет ничего особенного. Как только она поймет, за какое грандиозное дело взялась, она не сможет двигаться дальше”. И Курос продолжал ей внушать, что не требует от нее ничего сверхъестественного.

Он вспомнил свой опыт школьного учителя, непреклонного и беспристрастного, видящего все — и ошибку, и невнимательность. Временами Элени была готова заплакать: ее нижняя губа выпячивалась, брови хмурились. Ей, точно ребенку, хотелось опрокинуть доску и раз и навсегда отказаться от идеи участвовать в турнире. Но она этого не делала. Поначалу, когда Курос ее ругал, на лице и шее у нее выступали красные пятна, и она ощущала сильный прилив жара. Учитель делал вид, что ничего не замечает, и только ворчливым тоном говорил:

— Ну, ну, соберись. Сейчас для тебя существуют только шахматы. Все остальное — только видимость.

Двигаясь от отчаяния к удачам, Элени внутренне окрепла, что не замедлило сказаться на ее повседневной жизни. Она перестала принимать близко к сердцу, если кто-то из близких впадал в дурное настроение, и вообще, что бы ни происходило, она сохраняла удивительное спокойствие, так что Панис был совершенно сбит с толку. В такой ситуации исходить желчью потеряло всякий смысл. Он стал довольствоваться демонстративным молчанием, что действовало главным образом на нервы его дочери, которая не проходила столь серьезную подготовку, как ее мать.

Однако, даже если внешне Элени ничего не показывала, в душе она по-прежнему страдала оттого, что из ее супружеской жизни исчезла гармония. Бывали дни, когда ей хотелось забыть все, что произошло в последние месяцы, и вновь забраться в кокон, сотканный из привычек и неловких проявлений нежности, которые раньше и составляли ее повседневную жизнь. Но назад уже ничего не вернешь, и она сама тому причиной. А стало быть, нечего вздыхать да охать. Она молчала и с еще большим рвением отдавалась учебе.

По прошествии полутора месяцев Элени уже овладела большинством знаменитых дебютов и взялась за освоение срединного этапа игры, где требовалось проявлять больше гибкости и инициативы. На этом этапе у нее появилась черта, которой раньше не было, — пристрастие к главным фигурам, она стала очень неохотно ими жертвовать. Если, не дай бог, ей случалось потерять ферзя, она начинала жутко волноваться и считала партию проигранной. Такое пораженчество приводило к тому, что она совершала ошибку за ошибкой. Куда только девалась ее отчаянная воля к победе! Элени, с этой ее новой чертой, иной раз прямо-таки поражала Куроса: он-то знал ее как неустрашимого бойца! Произошедшую в ней перемену он объяснял тем, что она стала понимать, где таится опасность. Теперь, когда она изучила все хитрости, имеющиеся в арсенале партнера, она стала играть менее уверенно. Ее главные фигуры казались ей бастионами, способными защитить ее от вероломного противника.

Курос столкнулся с дилеммой. Он провел несколько бессонных ночей, обдумывая возникшую проблему. Что он может сделать, чтобы Элени обрела уверенность в себе? Систематическая учеба до некоторой степени лишала ее яркой индивидуальности, а между тем именно она была ее единственным шансом на победу. Он знал, что Элени будет противостоять партнерам гораздо более опытным, компетентным и расчетливым, чем она сама. Если она утратит свою самобытность, ее шансы добиться успеха будут сведены почти к нулю. И все-таки невозможно пренебречь всеми теми знаниями, которыми обладают другие игроки.

Элени и в самом деле переживала сложный период. Чем больше она занималась, тем менее успешным был результат. Она уже давно не выигрывала партий. Все свободное время она посвящала изучению различных дебютов известных мастеров — отчего у нее даже появились круги под глазами, — но лучше играть она не стала. Шахматы превратились в самую тяжелую работу, которой ей когда-либо приходилось заниматься.

Франция с ее небрежной элегантностью осталась где-то далеко-далеко. Элени теперь с трудом могла вспомнить, как выглядела та французская пара.

В последнее время она совсем не участвовала в повседневной жизни острова. Чувствуя, что за каждым ее шагом следят, она больше не заглядывала ни к Армянину, ни к другому трактирщику, чтобы выпить стопочку анисовой водки. Она остерегалась всех. Ее до крайности сдержанное и твердое поведение только способствовало разжиганию слухов. Она все больше загоняла себя в тупик.