Шахматистка - [23]

— Полностью с тобой согласен. Я и не хочу с тобой разговаривать. Я хочу, чтобы ты приехал ко мне играть в шахматы.

Наступило долгое молчание. Только неровное дыхание Косты указывало на то, что связь не прервалась.

— Ты, наверное, совсем ума лишился, — произнес старик на другом конце провода.

— Это нужно не для меня, — принялся объяснять Курос, — а для одной молодой женщины. Причем срочно.

— Не понимаю, какая может быть срочность, когда речь идет о шахматах, — отвечал совсем сбитый с толку Коста.

— Не понимаешь, потому что у тебя отсутствует воображение, — бесцеремонно заявил Курос. — Приезжай сегодня днем, я тебе все расскажу.

— С какой стати я буду это делать? — спросил Коста.

— Да с такой, что тебе страсть как этого хочется, — ответил Курос, моля Бога, чтобы это было правдой, и повесил трубку.

Несколько часов он лихорадочно ходил по квартире, пока не услышал, что в дверь позвонили. Облегченно вздохнув, он пошел открывать Косте.

То, что они оба состарились, не было ни для кого из них неожиданностью, хоть они и не общались лет тридцать. Разумеется, они видели друг друга в городе и на рынке — ничего не поделаешь, островитяне, — но ни разу словом не перемолвились.

И вот Коста стоял на пороге дома Куроса. Они сухо поприветствовали друг друга, воздержавшись от взаимных уколов, и Курос пригласил своего давнего друга войти.

Коста был крепкого телосложения, с бычьим лбом и взглядом, исполненным недоверия — в данном случае вполне оправданного. Всю жизнь он работал аптекарем в Хоре, а когда ушел на пенсию, поселился в Аполлонасе — прибрежной деревушке на севере острова. Большую часть дня он проводил в припортовом трактире, наблюдая за туристами или рыбаками — в зависимости от времени года. Такая жизнь — спокойная, но уж очень бедная событиями — действовала ему на нервы. Он сожалел о том, что больше не продает лекарства: его работа хоть и не была в прямом смысле слова увлекательной, все-таки давала возможность мало-мальски общаться с людьми, а порой и награждала интересной встречей. И у него всегда оставалось время для прогулок по песчаным отмелям — любимым его местам на острове.

И теперь еще время от времени он отправлялся побродить по песчаным берегам своей молодости, где у него когда-то завязывались знакомства, порой даже тайные. Но взгляды людей уже скользили по нему не задерживаясь, словно он был частью пейзажа, скорее деревом, нежели человеком. В сущности, он и сам ощущал нечто подобное, хоть в душе не мог с этим примириться. Его растительная жизнь была уныла. Редкие разговоры с такими же, как он, растениями не содержали ничего интересного. Вот почему он откликнулся на приглашение Куроса, ставшего, как и он, элементом пейзажа — правда, больше похожим на хилое животное, чем на сучковатое дерево.

Мужчины сели друг против друга. Коста не без злорадства молчал, глядя прямо в глаза давнему другу. Курос чувствовал себя не в своей тарелке. Он, конечно, готовил себя к выпадам со стороны Косты, однако теперь, оказавшись с ним лицом к лицу, не знал, каким образом ради решения стоящей перед ним задачи разом перечеркнуть годы вражды. Он встал и пошел за табаком. В гнетущей тишине услыхал шаркающий звук своих шагов и внезапно со всей ясностью осознал, в каком удручающем положении находится. Но, в отличие от Косты, он не чувствовал ни боли, ни возмущения. Только усталость — и ничего больше.

Курос вернулся на свое место и принялся скручивать папиросу. Усилием воли отогнав от себя мрачные мысли, стал рассказывать о приключениях Элени. Коста слушал его не перебивая. Когда учитель закончил, Коста обозвал его просто-напросто кретином.

Курос пропустил оскорбление мимо ушей. В его более чем уязвимом положении самое умное — позволить другому укрепить свои позиции. Выдержав паузу, он отважился наконец сказать:

— Ну, кретин я или нет, а делать что-то надо. Не можем же мы бросить ее в такой ситуации.

— Но вся эта дурацкая история совершенно меня не касается, — немедленно парировал Коста. — Выпутывайся из своих глупостей сам.

В то же самое время Коста старался припомнить, видел ли он хоть раз эту самую горничную Элени, но так ничего и не вспомнил. Коммерция все-таки помогла ему развить память на лица, и, если он не помнил Элени, значит, она либо крепкого здоровья и потому не наведывалась к нему в аптеку, либо была до такой степени невзрачной, что, даже если и наведывалась, он сразу же забывал о ней, как только она уходила. Попадаются же такие люди, совсем уж неприметные, и даже чаще, чем мы думаем, размышлял он.

Воспользовавшись паузой, Курос поставил на стол графин с белым вином и два стакана. Наполнив их, он протянул один своему приятелю — тот, слишком занятый своими мыслями, без особых церемоний взял стакан.

— Она хорошо играет? — спросил Коста, сделав первый глоток.

— На удивление хорошо, — поспешил ответить Курос. — Но ей нужен другой партнер, не я. Меня она слишком хорошо знает. Ее надо выбить из колеи. Ты единственный, кто может помочь ей найти свой собственный стиль игры.

Коста был приятно удивлен — не тем, что к нему обратились со странной просьбой, а тем, что Курос помнил о его таланте шахматиста.