Сфумато - [9]

Проснувшись, он удержался от желания налить себе оставшейся водки. Надо было идти на работу.

Он сел на кровати и стал вспоминать вчерашний разговор.

— Сергей Петрович. Это моё имя, — так представился ему оперуполномоченный, когда секретарь полицейского начальника принесла им кофе. — Мы теперь будем иногда встречаться.

— Встречаться? — переспросил Давид Маркович, понимая, что вопрос этот пуст и не нужен.

— Встречаться, Давид Маркович. Мы оценили вашу готовность без избыточных мер убеждения сотрудничать с органами президентской безопасности. Безусловно, это убеждает нас в необходимости привлечения вас к взаимодействию на постоянной основе. Вы достаточно давно занимаете серьёзную должность, вы — редактор газеты, вы распространяете влияние.

Давид Маркович поёжился два раза — когда прозвучали слова об избыточных мерах убеждения и о том, что он распространяет влияние. Но промолчал.

— Вы же не можете не замечать, — продолжал Сергей Петрович, — что кластеры заселяются, осваиваются новые территории, люди переезжают в новые дома. Вы согласны?

Давид Маркович кивнул. С этим трудно было спорить. Точнее, он бы хотел с этим поспорить, это было невозможно, так не должно было быть, но было.

Люди ехали и ехали, их отправляли очень далеко от тех мест, где они жили, сначала экстремистов «явных», потом тех, кто писал о них, затем тех, кто проходил свидетелями — здесь часто все они встречались. Конца этому не было.

Давид Маркович думал иногда, когда разрешал себе: а что, точнее, кто теперь там, откуда увезли его, Ивана Павловича и тракториста с пухлыми щеками и вообще всех, кто сейчас здесь, в кластерах, что ближе и дальше?

Но это страшные мысли, их надо гнать, их слышно, а это опасно. Ничего нет опаснее.

— Но люди не любят переезжать, — проговорил Сергей Петрович, — они не любят менять обстановку и развиваться, поэтому они начинают волновать себя вредными мыслями. Вы меня понимаете?

Давид Маркович вздрогнул — его мысль была услышана.

— Оппортунистами становятся люди, а с этим мы будем бороться, — резко завершил Сергей Петрович.

Он снова отошёл к окну и закурил.

— А что от меня будет нужно? — осторожно спросил Давид Маркович.

Оперуполномоченный поморщился, было в этом что-то разочарованное, словно он увидел обычное и надоевшее, что видел всякий раз, подводя очередного нужного ему человека к черте, за которой два пути, но нет выбора.

— Давид, вот чего ты ждёшь? — спросил он. — Что я тебе должен сказать? Как там — сущая безделица, самая малость, так писали в ваших романах об ужасах кровавой гэбни? Все эти ваши романы суть замаливание. Вот все подписали, но не я, все стучали, но не я, а если пишут, что подписали какую-то бумажку, так это ж формальность, и никогда потом ничего и никому. Перехитрили, вот именно они-то, пишущие, и перехитрили. А то мы ж дураки, чекисты. Испуганный вусмерть поэт, что в окно прыгает от страха, когда мы в дверь стучим, нас, когда мы его под окошком ловим и привозим в серое здание, вдруг обводит. Почитать, так все ваши интеллектуалы, борцы с режимами ясноглазые стояли насмерть, а мы им руки ломали и ноги, жён насиловали с дочерьми на глазах, чтобы потом пару подписей получить и расстрелять. Нет, Давид, человек слаб, ты слаб, они были слабы и будут слабы. Подписывали всё от страха, ещё до того, как их ломать начинали по-настоящему.

— А почему тогда ломали потом? — так же осторожно задал ещё один вопрос Давид Маркович.

— Потому что враги.

— Чьи?

— Государства. И народа.

— А какого народа я сейчас враг, после Конвенции? — спросил Давид Маркович, понимая, что вот это уже совершенно лишнее, но сложно было не задать этот вопрос, очень сложно.

Сергей Петрович заулыбался. Широко заулыбался — ему понравился вопрос, — и Давиду Марковичу стало спокойнее.

— Ну наконец что-то услышал от тебя не по схеме, — сказал он и протянул Давиду Марковичу сигарету, — закури. Хорошие. Пойдём к окну. Не бойся, не выпрыгнешь. Да и невысоко здесь.

Прозвучало это не как шутка. «Выпрыгивали», бывало такое.

— Вот смотри, — проговорил Сергей Петрович, затягиваясь и показывая на улицу, — кого ты видишь? Там люди. Они идут по своим делам. У них у всех есть занятия. Это — простые люди. Все непростые дальше, севернее. Это наша работа, чтобы так было. А эти люди, что здесь, — народ. Колхозники. Лавочники. Говновозы. Вечный и глубинный народ. Им надо объяснять, что на них одних надежда, потому они говно и возят. Без этого нельзя, ты же не станешь всю жизнь говно возить без сакрального смысла?

— Если только заставите, — проговорил Давид Маркович.

— Заставить всех невозможно. А дать святую цель и извечного врага не так сложно, как кажется. И недорого, уж точно дешевле лагерей. Тогда они всё делают сами. Цели можно менять и врагов тоже. Это несложно.

— Но мы-то вам зачем тогда? Я, например?

— Понимаешь, сами они не умеют рассказывать. Они могут только про глупых баб и нечистую силу придумывать. Затем вы и нужны, потому всех вас нельзя в якутские карьеры. Никто, кроме вас, врагов народа, не расскажет про вас народу лучше. Ты нужен, сам народом не будучи, чтобы ему, народу, рассказывать, какой он великий и с хитрецой, и про себя, какой ты подлый враг — сало народное жрёшь задарма, толку от тебя никакого, одни диверсии. Агент, одно слово. Чей — неважно, это по обстоятельствам. Вот и выходит, что ты со своей газетой в деле борьбы с вами незаменим. Они, кроме неё, ничего не читают. И им хорошо.