Сфумато - [10]

Давид Маркович вспомнил тракториста с пухлыми щеками. Да, спорить было сложно.

— Думаешь, мы вас повысылали по удалённым кластерам? Нет, они. Потому что вы ему, народу, враги. Потому что у вас очки. Музыка у вас странная. Книги толстые. Вы заговоры плетёте. Потому что и то самое говно они возят, а вы нет, вы его только производите. Из хлеба, который они делают. Лишние вы народу. Чуждые. А чуждый всегда рано или поздно становится врагом.

— И я нужен только для этого? Делать газетёнку?

Сергей Петрович перестал улыбаться и отошёл от окна. Сел в кресло.

Давид Маркович непроизвольно залюбовался, как легко у этого человека получалось делать пространство своим. Лишь час назад в этом кресле сидел полицейский начальник, и каждый входящий боялся его, а теперь тот сидит в кабинете неподалёку, так, чтобы можно было быстро явиться по первой просьбе, и боится сам.

— Понимаешь, — заговорил снова оперуполномоченный, — странная это штука, работа с чуждыми. Вычистишь, вывезешь и расселишь тех, кто останется, но тут из него, из народа, снова чуждый выведется. Сам по себе. Как кружочки в символе инь-ян. Белый кружочек в чёрном. И чёрный в белом. Рождается из противоположности.

— Так что же от меня нужно? – повторил вопрос Давид Маркович.

— Ты будешь работать. Это будет важная и очень нужная работа. Опасная: таких, как ты, не любит ни народ, ни ваши. Будешь получать премии. Ты подпишешь сейчас соглашение о конфиденциальном сотрудничестве. И будешь нашим сотрудником. Не сексотом, нет у нас таких должностей. Это тоже ваши «оттепельщики» придумали. Конфиденциальным сотрудником. Ты будешь искать и наблюдать чуждых. Тех, что выводится из народа. И тех ваших, кто хочет притвориться народом.

Отвечать было не нужно. Всё было решено.

Вспоминая вчерашний день, Давид Маркович не мог прогнать подленького чувства, что ему стало легче.

Соколовский — да, вот это было низко и мерзко, жаль человека, но помочь уже нельзя, сегодня уже судебная комиссия. Она могла быть с его, Давида Фельдмана, показаниями, или без них, повлиять на результат он не мог. УПБ не отпускает никого. Но важнее другое. Она могла быть лично с ним, с Давидом Фельдманом, и кто-то другой дал бы показания в отношении него.

Да, это было важнее, а подленькое чувство оставалось только забыть.

В дверь постучали.

Давид Маркович открыл. Это была девочка, дочь соседа, колхозного агронома, Семёна Ефимовича. Тот жил один и растил дочь, Давид Маркович не спрашивал, где его жена, это давно было не принято — спрашивать о таком.

Девочка восьми лет заходила за книгами, теми редкими книгами, что сохранил или сумел найти нынешний редактор газеты «Свет Конвенции».

— Я книгу вернуть пришла, — сказала девочка и протянула ему «Денискины рассказы» в потрёпанном переплёте.

— Здравствуй, Машенька, — растерянно проговорил Давид Маркович, — я тебе вечером занесу новую, у меня пока беспорядок.

— Спасибо, — ответила Маша и ушла.

В доме действительно был беспорядок после вчерашнего обыска. Но хозяин квартиры смотрел на разбросанные вещи и думал о другом. Вот. Выводится из народа чуждый, на его, Давида, глазах. Читает сомнительного автора. И хочет читать ещё.

Но не только от этого кололо под сердцем. И Давид Маркович вспомнил.

— Скоро у вас будут новости. Ждите, — сказал ему вчера вместо прощания Сергей Петрович, оперуполномоченный УПБ.

Глава 7 Хомяки

Виктории Марковне никуда не нужно было торопиться утром. Она вышла из того возраста, когда работа была обязанностью, даже по меркам места, где она сейчас жила, а работы, которой хотелось бы заниматься в радость, здесь не было. Талоны на минимум выдавали, этого минимума ей хватало, страдала Виктория Марковна лишь из-за отсутствия даже не книг — информации.

Вся её жизнь до Конвенции существовала где-то в стремнине потока новостей, сюжетов, писем и сообщений. Она привыкла чувствовать эти волны, проходящие сквозь поры кожи и дающие жизнь, радовалась, когда замечала в стриме крупинки ценного и особенно — когда замечала первой. Тогда сердце начинало стучать реже, мир замирал, она брала крупинку в руки, делала новость или материал — неважно, что именно, но это была работа, которая давала желанную усталость.

Это было всегда, и казалось, что будет всегда, но оборвалось в один вечер, и пустоту внутри заполнить было больше нечем.

Здесь, на северных островах, где Виктория Марковна оказалась сразу после Конвенции, работы было много: обустраивать жизнь в холоде посреди воды, которая почти весь год подо льдом, долбить мерзлоту и выживать — адский труд. И этот труд ничего не даёт, он только забирает.

Мерзлота тянет в себя жизнь, в этом не сомневается никто на островах «ЗФИ».

Год назад Виктории Марковне исполнилось шестьдесят и талоны стали ей выдавать не за труд, а чтобы не умерла. И это было странно — прислали её сюда, чтобы она не жила.

Раз в неделю Виктория Марковна ходила почти через весь остров к знакомой, ещё из той, прежней жизни.

Тогда, до, знакомая писала дерзкие пьесы и участвовала в штабах смешных кандидатов во власть. Им нужны были талантливые авторы, очень талантливые, чтобы объяснить, что они, кандидаты во власть будущую, вовсе не кормятся от власти нынешней, а даже оппозиция. У некоторых получалось. Авторам это было неважно, это тоже была лишь работа.