Сфумато - [11]

Сейчас, после, знакомая уже не была драматургом и автором политических технологий, она тоже оттрудилась на мерзлоте и талоны свои получала третий год пенсионно.

Сегодня был именно тот день, когда подруга ждала в гости, и Виктория Марковна, одевшись потеплее — летний северный ветер суров, — пошла.

Первые шаги давались тяжело, промёрзшие колени противились ходьбе, они хотели больше никогда не сгибаться и не разгибаться, но это время ещё не пришло.

А я иду, где ничего не надо, где самый милый спутник — только тень, вспомнилось вдруг.

Вдох. И веет ветер из глухого сада.

Вдох. А под ногой могильная ступень.

Пошло легче. Не бывала ты здесь, Анна Андреевна.

Виктория Марковна любила стихи. Жалела Ахматову, этих прекрасных из Серебряного века, Гумилёва, Мандельштама, Цветаеву и вообще всех их, страдавших.

А потом пришлось страдать самой, жалость расплылась, растеклась и потеряла резкость.

Она шла по неширокой улице между двумя линиями низких домиков, выстроенных сплошной линией — стена к стене. Таунхаусы, вспомнила она слово.

Стало смешно. Живёт в таунхаусе, за городом, как хотела когда-то, но всё было недосуг, надо было кипеть в центре, а таунхаус и загород — это чтобы писать на покое когда-то потом.

И вот он наступил, этот потом, и таунхаус есть за городом. Очень далеко за городом.

Мужа и детей у неё не было никогда, хотя мужчинам она нравилась и, было, предлагали. Не получилось. Виктория Марковна улыбнулась, её развеселила мысль, что хозяйством всё-таки обзавелась.

Дорога вела мимо почтового участка, там работал сосед, Анатолий Соколовский, умница, интеллектуал и писатель в прошлом, а ныне сортировщик писем, с трудом пытающийся не казаться умницей и интеллектуалом.

У почтового участка приземлялся чёрный вертолёт.

Это было плохо.

Люди вышли из вертолёта и кричали что-то встречавшему их Анатолию, а потом затолкали его перед собой. Вертолёт улетел.

Хомяки. Опять. В голове забилась старая детская песенка.

Как жаль, что только две щеки. Шаг вперёд.

Но не теряют бодрость духа хомяки. Ещё шаг.

На свете нет иной задачи. Остановка.

Мы хомяки, и мы хомячим.

Виктория Марковна развернулась и пошла назад, в сторону дома. Они снова хомячат, потому что они хомяки и у них нет другой задачи.

Разумное внутри говорило, что надо идти туда, куда шла, и не разворачиваться. Это не её война, её войны закончились. Подумалось, что никто не умел так убивать разумное, как последняя интеллигенция Садового кольца.

Виктория Марковна размеренно дошла до дома Соколовского. Торопиться пока было некуда, вертолёт второй раз прилетит позже. Обязательно прилетит. Открыла незапертую дверь — закрываться здесь принято не было, — вошла. Оглядевшись, собрала детские вещи и учебники, сложила на покрывало. Подошла к фанерному комоду, достала ящичек, в котором Анатолий хранил документы — она знала этот дом и была здесь своей. Взяла метрики и талоны, положила поверх учебников, вернув ящик на место.

Взгляд упал на фотографию Лены на комоде. Сердце привычно сжалось, но уже пора было торопиться, и Виктория Марковна просто взяла самодельную рамочку с выцветающей фотографией молодой женщины и тоже положила к книгам. Завернула покрывало, узелок получился не слишком большой, но, чтобы вместить жизнь мальчика девяти лет, вполне пригодный.

Дома она убрала принесённые вещи под кровать и стала ждать Станислава, поглядывая в окно. Он должен был зайти к ней после школы, как он обычно делал, не заглядывая домой. Зашёл и в этот раз.

Тучи, собиравшиеся было поутру, разошлись и солнце светило ярко, фигурка мальчика в проёме двери очерчивалась контрастно, свет бил ему в спину, искрился в волосах. Лицо в таком ракурсе — в тени, но Виктория Марковна знала, что он смотрит на неё спокойными светлыми глазами, слегка рассеянным и обволакивающим взглядом.

Он всегда держал паузу при встрече и не торопился здороваться, как другие островные дети.

— Здравствуй, Станислав, — сказала Виктория Марковна наконец, не выдержав, как это часто случалось.

— Здравствуйте, Виктория Марковна, — ровно ответил он, продолжая стоять в проёме.

— Заходи.

— На улице потеплело, — ответил мальчик, — хорошо, когда тепло.

— У меня есть рис и тушёнка, как ты любишь. Проходи.

Станислав, словно с усилием отрываясь от солнечного света, зашёл в комнату.

— Мы сегодня решали уравнения. Мне нравится математика, — проговорил Станислав, когда Виктория Марковна поставила перед ним тарелку с рисом.

Она давно заметила за ним эту способность — отвечать на ещё не заданный вопрос.

— А мне никогда не давалась математика, — ответила она.

— Вы учились в Москве? — вдруг спросил мальчик.

— Да, это была хорошая старая московская школа, — ответила Виктория Марковна.

— Папа тоже учился в Москве. А мама нет, она приехала из другого города.

— Да, — ответила Виктория Марковна, — она родилась и выросла в Екатеринбурге. Это тоже большой и красивый город. Сначала ей было сложно, Москва другая, там по-другому даже говорят... говорили. Но она быстро привыкла.

— А здесь как говорят? — Станислав задал этот вопрос очень серьёзно.

Виктория Марковна часто думала о том, кто сейчас с ней рядом, и ответила не задумываясь: