Сфумато - [7]

Сказал и не поверил себе. Тяжело пошёл в кабинет заместителя: уходить из околотка было нельзя, все дела отменялись.

— Виктория Марковна Фельдман твоя сестра, так? — спросил главный, закурив у открытого окна сигарету.

— Так, — ответил Давид Маркович, — старшая.

Он сидел на табуретке в центре кабинета, где они остались вдвоём с оперуполномоченным.

— Письма её у тебя дома нашли.

— Да, мы переписываемся. В установленном порядке, с разрешения администрации кластера, одно письмо в квартал.

— Вижу. Все письма тут? — оперуполномоченный показал стопку конвертов на столе.

— Я не помню. Наверное, все, я не прятал ничего, — чувствуя, как немеют пальцы на руках, ответил Давид Маркович.

— Хорошо, хорошо, это очень хорошо... А известен ли тебе Анатолий Соколовский, выселенный в кластер «ЗФИ» в 2024 году?

— Да, конечно... Он очень известный писатель. Был... — запнулся Давид Маркович.

— Что писала о нём Виктория Марковна?

— Что они живут по соседству. Иногда она занимается с его сыном. Очень смышлёный мальчик, так она говорит.

Давид Маркович говорил и боялся сказать лишнего. Но ещё больше боялся он замолчать, почему-то ему казалось очень страшным — замолчать и не суметь ответить на вопрос этого человека.

— Что ты думаешь о ядерном потенциале нашего государства?

— Я... я не думал об этом...

— А Соколовский?

— Что Соколовский?

— Он думал об этом?

— Я не знаю...

— Ты виделся с ним в 2024 году незадолго до его распределения в кластер «ЗФИ»?

— Мельком, если я верно помню. Столько времени прошло...

— Где?

— На дне рождения у кого-то из друзей, если не ошибаюсь...

— Не ошибаешься. О чём вы говорили?

— Я не помню, это было очень давно...

Давид Маркович смотрел на допрашивающего, и страх был сильнее его, глубинный страх перед тем, кто знает о тебе всё и для кого ты ничего не значишь.

Оперуполномоченный видел этот страх. Он уже понял, что победил, и, никуда не торопясь, стоял у окна, докуривая сигарету. Дым зависал в спёртом воздухе клубами и медленно утекал в окно. Выбросив окурок на улицу, допрашивающий подошёл к Давиду Марковичу, между делом захватив со стола бланк допроса.

— Ты молодец, — сказал он, встав перед Давидом Марковичем, — почитай и подпиши.

Показания уже были напечатаны на бланке.

Давид Маркович прочитал текст. Сил не было. Слишком хорошо ему было известно, что может быть, если...

Взял ручку, подписал в положенных местах.

Потом спросил. Знал, что глупо, но спросил:

— А что с ним будет?

И запнулся, не надо было этого спрашивать, конечно не надо.

Но страшный человек ответил:

— Не об этом тебе надо думать. А об альтернативе. О том, что завтра ты можешь быть рядом с ним на судебной комиссии. Мог бы быть. «ЗФИ» ближе, чем ты думаешь.

Давид Маркович ничего не сказал. «Мог бы быть». Именно о чём-то таком он и думал, об этом и только об этом, последние часы, с момента, как подъехали к редакции эти две длинные чёрные машины, что стояли сейчас прямо у крыльца участка, и полицейские, выходя, боязливо обходили их, стараясь не коснуться.

Оперуполномоченный отошёл к столу. Аккуратно сложил протокол допроса и два протокола обысков — дома и в редакции Давида Марковича — в портфель. Нажал кнопку селектора. Зашла секретарь. Руки она держала перед собой, сцепив пальцы, но они всё равно дрожали.

Чекист видел это. Усмехнулся едва заметно. Он привык к этому давно.

— Принеси кофе. Два. Этому тоже.

И, обращаясь к Давиду Марковичу:

— А теперь мы поговорим.

Глава 5 Первая категория

Сознание возвращалось, и это было плохо. Несколько раз Анатолий проваливался обратно, туда, где боли не было.

Сын. Эта мысль взорвала сумерки, и Анатолий открыл глаза, поняв — больше он не сможет уйти в обморок. Он попытался вдохнуть воздух и замер: сломанное ребро в левом боку впилось в плоть.

— Лежи, — услышал он голос откуда-то сверху и сзади.

Голос был знакомый, но подумать о том, чей он, сил не хватало. Сил не было вообще ни на что. Была боль. И кровь. Она текла из сломанного носа и разбитого рта, а ещё из рассечённого лба, пропитала толстый свитер и грубые брюки, местами засохла, приклеив одежду к коже.

— Воды, — прохрипел Анатолий.

Большая и тёплая ладонь легла ему под затылок и приподняла голову.

— Пей, — сказал тот же голос.

Край металлической кружки коснулся губ, в рот потекла вода. Анатолий с трудом сделал несколько глотков и повернулся на правый бок, поднявшись на локоть. Левая рука не слушалась и висела плетью. Собравшись, Анатолий сумел сесть на полу, опершись спиной об холодную стену.

Перед ним стоял художник-карикатурист. Одежда его была чистой, крови на нём Анатолий не видел. Тот даже улыбался, правда, одними губами.

— Живой, — сказал художник, — думал, помрёшь. Даже завидовать начал. Сильно тебя били, конечно, но убивать не стали. Поживёшь ещё немного.

— А тебя не били? — еле слышно спросил Анатолий.

— У меня другая история.

Другая история. Его не били, но он здесь.

— Зачем ты так? — спросил Анатолий, поняв.

— Какой смысл упираться? — ответил художник. — Будешь ещё пить?

В углу стояло старое эмалированное ведро с крышкой.

— Пойдёшь на парашу?

Вставая, Анатолий понял, что указательный и безымянный пальцы на левой руке сломаны — они неестественно выгибались наверх, опухли и касаться их было невозможно, боль отдавалась по всему телу.