Сфумато - [46]

— И что будет?

— Не знаю.

— Я пойду, — Давид Маркович взял значок, — пока, дружище.

— Пока, — ответил Иван Павлович, пожал другу руку и пошёл по улице в сторону дома.

Давид Маркович постоял, посмотрел ему в спину и зашёл в подъезд.

Идти Ивану Павловичу было недалеко, на дождь он внимание обращать перестал и курил, прикрывая сигарету широкой ладонью. Путь вёл к центральной улице, которую надо было пересечь. Подойдя ближе к хорошо освещённому перекрестку, Иван Павлович увидел длинную чёрную машину. Около неё, не скрываясь и глядя на него, стояли трое мужчин, разного роста и в разной одежде, но все крепкие и с короткими стрижками. Когда Иван Павлович подошёл ближе, они направились к нему.

Вот и всё. Всё. Кеша, Кеша, куда же ты меня привёл? Как это будет? Хотелось бы, чтобы побыстрее. Не ломали бы, а уж сразу. Иван Павлович мрачно заулыбался и ускорился.

— Здорово, мужики, — сказал он мужчинам, не дожидаясь, пока с ним заговорят.

И протянул в сторону ближайшего и собиравшегося что-то ему сказать сведённые в запястьях руки.

— Это излишне, Иван Павлович, — произнёс мужчина без эмоций, — я прошу вас проехать с нами.

— Зачем? — удивлённо опустил руки Иван Павлович.

— На беседу, — так же ровно ответил мужчина.

Спрашивать, с кем беседа, было бесполезно, Иван Павлович и не стал. Его усадили в середину широкого заднего сиденья, прижали с двух сторон. Ехали молча. Машина остановилась у отдела полиции. Ивана Павловича привели в приёмную начальника полиции, усадили и попросили подождать. В приёмной дежурили трое мужчин: один — у окна, другой — за столом секретаря и ещё один у двери.

Иван Павлович уселся на стул и начал ждать, прикрыв глаза и наблюдая. Мужчины иногда бросали на него равнодушные взгляды. Из-за дверей доносились отголоски разговора.

Через полчаса раздался звонок внутреннего телефона. Мужчина, сидевший за столом, взял трубку, выслушал короткое указание и показал Ивану Павловичу на дверь:

— Проходите.

Давид Маркович постоял у входной двери. В подъезде привычно пахло дешёвым куревом и чем-то подгнивающим. «Резкий запах привычно бьёт в нос», пришло ему в голову. Господи, как это было давно. Он был юн, играл на гитаре — не потому что любил, а потому, что это любили девочки, а ему хотелось им нравиться. Было много подъездов, меньше — парадных, он приходил с гитарой в чехле за спиной. Грустно грело, что в очередной старенькой квартире, как всегда, много людей, из которых он знает лишь нескольких, но скоро будет знать всех, правда, завтра уже забудет, как забудут они его.

Сейчас его ждала одна женщина, свет в кухне горел, он это видел с улицы. Женщина, которую он считал преданной и недалёкой, пустил её в дом, чтобы в нём был кто-то. А она оказалась умной и страшно далёкой от него. И просто страшной. И сейчас сказать бы ей, что всё знаешь, но придётся потом ходить на беседы, снова будут проверять и задания одно омерзительней другого навалят.

Не буду говорить, решил Давид Маркович. Подвернётся случай, спрошу. Значок не отдам.

Дверь открылась. На пороге, в светлом проёме, стояла Лида.

— Ну что ты, Давидушка, заходи, — проворковала она, — я тебя жду, в окно видела, как вы шли, а ты зашёл в подъезд — и всё нет тебя и нет. Заходи.

Давид пьяно переступил через порог. Вот так всегда, если лишнего выпьешь. Вроде контролируешь себя, а заходишь домой, и силы кончаются. Сейчас бы сказать что-то обидное и резкое, а язык не поворачивается.

Он устало сел на табуретку.

— Эх, Лида, Лида, — пробормотал он.

— Раздевайся, пойдём, я тебя умою, напился, бедненький, нервничал сильно? Номер сдавал?

Лида отвела его в ванную, раздела, умыла, завернула в халат.

— Чаю будешь?

— Нет, — ответил Давид Маркович, — я спать буду.

И ушёл в спальню. Лида собрала его вещи, развесила и сложила. Сквозь ткань брюк почувствовала в кармане что-то жёсткое и колючее. Сунула руку и укололась. Чертыхнувшись, достала значок. Знакомый. Посмотрела на пиджак Давида — там такой же приколот к лацкану. Чертыхнулась ещё раз. Аккуратно повесила брюки на спинку стула. Пошла на кухню и встала у окна. Размышляла она недолго — засопел в спальне Давид. Не мог уснуть.

Лида прошла в ванную, взяла свою косметичку с нехитрыми принадлежностями. Надела резиновые перчатки. Достала пузырёк духов. Прошла на кухню, очень осторожно открыла пузырёк, капнула в рюмку. Закрыла пузырёк и унесла его обратно. Сняла и выкинула в мусорное ведро перчатки. Налила в рюмку коньяку.

— Давидушка, а ты ещё коньячку и спать, — присев на кровать, погладила она мужа по голове.

Тот сел на кровати.

— Какая же ты заботливая, — проговорил Давид Маркович и взял предложенную рюмку.

Сердиться он больше не хотел. Сил на это не было. Выпил.

— Так же лучше? — улыбнулась Лида.

— Лучше, — заулыбался Давид и лёг.

Вдруг стало очень хорошо. Он шёл наверх по лестнице в тёмном питерском парадном, искал квартиру, в которой сегодня ему, московскому студенту в гостях, надо будет играть старые песни про лыжи у печки и Серегу Санина, а ещё про кровь на рукаве и куклу с человеческим лицом.

Мы все — куклы с человеческими лицами, блаженно думал Давид Маркович, все — куклы, мы — вещи, мы — глина. Я — никто. Никто не может страдать. Никому не больно. Мы просто нужны или не нужны. Когда нужны — нас водят за нити, из нас лепят. А когда становимся не нужны — мы идём по лестнице в тёмном парадном куда-то наверх, к свету — который в той старой квартире с незнакомыми людьми. Там будут улыбаться и жать тебе руки, а завтра навсегда о тебе забудут.