Сфагнум - [68]
Шли без палок, поэтому прежде, чем ступить, Шульга осторожно ощупывал площадку ступней, пытаясь кожей ощутить, надежна ли она, не уйдет ли под воду. Однако кочки, утопающие в кустиках голубики, стояли твердо, и очень скоро он доверился травам и пошел пружинистой походкой, напевая под нос песню, в которой куплеты из «ДДТ» перемежались припевами из «Мальчишника».
— На тропу вышли, смотри-ты, — проговорил Серый.
— Дымком пахнет, — заметил Хомяк.
Птицы спустились совсем низко и летели прямо над головами приятелей. Хомяк несколько раз пытался схватить одну из них, но та изящно уворачивалась от его растопыренной пятерни. Внезапно Шульга провалился сначала по колено, потом — по ляжки.
— Топнем? — замерли шедшие сзади.
— Топнем-то оно топнем, — с сомнением в голосе сказал Шульга, бесполезно пытаясь найти ногой место повыше, — но дым — вон прямо по курсу. Если в обход заберем — заблудимся, как дед Мазай и зайцы.
Цепляясь за пышные копны аира, страхуя каждый шаг, он двинул вперед. Глубже не становилось, более того — под ногами был не торф, а замокшая трава, которая держала тело на поверхности, не давала уйти вглубь.
— Тут безопасно пока. Вы, главное, шаг в шаг, — говорил Шульга. — А то мало ли. Палок, чтобы вытащить уже нет. И топор — гниль какую срубить — тоже просрали.
Медленно, по шагу в минуту, они подошли к плотной стене из кустов орешника и молодой лозы. Над кустами вился дым, и слышна была жизнь. Шульга попытался пробиться сквозь кусты, но лишь оцарапался.
— Вот если б не знал, что там живут, если б сам не видел… — сказал он, обходя кустарник по окружности.
Стволы лещины в одном месте расступались, пропуская внутрь, бочком, в полоборота. Пройдя несколько шагов вперед по колено в воде, Шульга вполголоса скомандовал:
— Сюда вроде.
Еще чуть-чуть, и вода стала постепенно отступать, обозначая твердые кочки. Начался берег, встретивший их зарослями огромной, в рост человека, крапивы. Шульга, ойкая, раздвигал ее, злясь на птиц, которые кружили теперь прямо над ним и весело перекаркивались. Было видно, что зрелище ойкающего двуногого доставляло им радость.
Наконец, закончилась и крапива — вся троица вышла на ровную площадку, на которой по-утреннему потрескивал костер. У огня копошился мужчина вполне обыденного вида: одет он был в тельняшку и бахилы, лицо украшали пышные капитанские усы.
— Здрасьте, Петька! Здрасьте, Васька! — улыбнулся он, распрямившись.
— Нас вообще-то Серый зовут, — сказал Серый. — И Шульга, Хомяк.
— А, — посмотрел на них мужчина, — я не вам «здрасьте» говорил. Я им «здрасьте» говорил, — он кивнул на птиц. — Это друзья мои. Петька и Васька.
— Это вы про ворон что ли? — нахмурился Хомяк.
— Сам ты ворона, — усмехнулся мужчина. — Это не вороны, а во́роны, — мужчина сделал ударение на первый слог. — Ворона — птица дурная, стадная. А во́рон умнее некоторых человеков. Он и говорить может, но не абы с кем.
— А вас Степан зовут? — почтительно обратился к нему Шульга, помня о том, что от расположения колдуна зависит их здоровье, судьба, а также продолжительность жизни.
— А меня Степан зовут, — согласился мужчина.
Шульга всмотрелся в его черты. Росту он был примерно такого же, как и тот Степан, которого они с Хомяком помогали сносить с дороги в деревне Буда. Но все мужчины деревни Буда были примерно одинаковы ростом. Черт лица того, первого, Степана он не запомнил, но капитанских усов у него точно не было.
— Вы — Настенин отец? — широко улыбнулся Шульга.
Когда он начинал об этом спрашивать, ему казалось, что он мог бы продолжить этот вопрос какими-то теплыми словами о своих отношениях с девушкой, но, глядя на посуровевшее лицо Степана, осознал, что ничего существенного, например: «А я — ее жених», — произнести не может.
— Как Настенка, кстати? — спросил Степан так, как если бы он говорил про хорошо знакомого ему, но не родственно близкого человека. — Не обижают ее кибальчиши заезжие?
— Да нет, не обижают, — поперхнулся Шульга.
Подумав, он уверил себя в том, что их формат отношений с Настеной не подпадал под категорию «обижать».
— Вот и хорошо, — закрыл Степан интонационно тему с Настеной. — Коль дошли, садитесь, завтрекать будем.
Он снял с металлического листа скворчащие кусочки мяса и протянул приятелям по несколько штук.
— Это жабы? — серьезно спросил Серый.
— Да вы сдурели, что ли? — усмехнулся Степан. — Я не француз. Я жаб не ем. Щука жареная. Утром еще плескалась.
— Свежачок, — похвалил Хомяк.
— А откуда щука? — недоверчиво покрутил головой Серый. — Я думал — раз болото, значит — жабы.
— Тут озеро, — неохотно объяснил Степан. — К нему, не умея, не выйдешь, даже если сильно болоту понравишься. Но хорошее озеро. Вокруг — сплошные топи, озеро с них воду собирает. Оно как бы по центру — так всегда на больших болотах. А рыба там не пуганная. И дна вообще нет.
— Интересно, — флегматично заметил Хомяк. — Серый, ты, может, свой этот кусок не будешь? Так я бы доел.
— Буду, — отпихнул его Серый.
— А Петька и Васька — с детства мои дружки. Я еще сюда пацаном приходил, они тут жили. На болоте. С тех пор и общаемся. Я как рыбу чищу — им требуху раскладываю. Требуха подгниет, муха на нее сядет — им самый смак. Свежую рыбу вообще не любят. А за требуху они очень радуются. Потом кружат надо мной и крыльями так мах-мах делают. Это у них «спасибо», на птичьем языке. Им лет двести уже. Как минимум. Нормально они вас привели, — Степан улыбнулся воронам, по-хозяйски расхаживающим по поляне.
Виктор Мартинович – прозаик, искусствовед (диссертация по витебскому авангарду и творчеству Марка Шагала); преподает в Европейском гуманитарном университете в Вильнюсе. Автор романов на русском и белорусском языках («Паранойя», «Сфагнум», «Мова», «Сцюдзёны вырай» и «Озеро радости»). Новый роман «Ночь» был написан на белорусском и впервые издается на русском языке.«Ночь» – это и антиутопия, и роман-травелог, и роман-игра. Мир погрузился в бесконечную холодную ночь. В свободном городе Грушевка вода по расписанию, единственная газета «Газета» переписывается под копирку и не работает компас.
Минск, 4741 год по китайскому календарю. Время Смуты закончилось и наступила эра возвышения Союзного государства Китая и России, беззаботного наслаждения, шопинг-религии и cold sex’y. Однако существует Нечто, чего в этом обществе сплошного благополучия не хватает как воды и воздуха. Сентиментальный контрабандист Сережа под страхом смертной казни ввозит ценный клад из-за рубежа и оказывается под пристальным контролем минского подполья, возглавляемого китайской мафией под руководством таинственной Тетки.
Эта книга — заявка на новый жанр. Жанр, который сам автор, доктор истории искусств, доцент Европейского гуманитарного университета, редактор популярного беларуского еженедельника, определяет как «reality-антиутопия». «Специфика нашего века заключается в том, что антиутопии можно писать на совершенно реальном материале. Не нужно больше выдумывать „1984“, просто посмотрите по сторонам», — призывает роман. Текст — про чувство, которое возникает, когда среди ночи звонит телефон, и вы снимаете трубку, просыпаясь прямо в гулкое молчание на том конце провода.
Книга представляет собой первую попытку реконструкции и осмысления отношений Марка Шагала с родным Витебском. Как воспринимались эксперименты художника по украшению города к первой годовщине Октябрьской революции? Почему на самом деле он уехал оттуда? Как получилось, что картины мастера оказались замалеванными его же учениками? Куда делось наследие Шагала из музея, который он создал? Но главный вопрос, которым задается автор: как опыт, полученный в Витебске, повлиял на формирование нового языка художника? Исследование впервые объединяет в единый нарратив пережитое Шагалом в Витебске в 1918–1920 годах и позднесоветскую политику памяти, пытавшуюся предать забвению его имя.
История взросления девушки Яси, описанная Виктором Мартиновичем, подкупает сочетанием простого человеческого сочувствия героине романа и жесткого, трезвого взгляда на реальность, в которую ей приходится окунуться. Действие разворачивается в Минске, Москве, Вильнюсе, в элитном поселке и заштатном районном городке. Проблемы наваливаются, кажется, все против Яси — и родной отец, и государство, и друзья… Но она выстоит, справится. Потому что с детства запомнит урок то ли лунной географии, то ли житейской мудрости: чтобы добраться до Озера Радости, нужно сесть в лодку и плыть — подальше от Озера Сновидений и Моря Спокойствия… Оценивая творческую манеру Виктора Мартиновича, американцы отмечают его «интеллект и едкое остроумие» (Publishers Weekly, США)
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.