Северная экспедиция Витуса Беринга - [79]
Чтобы достать шкуры каланов, некоторые матросы «яростно набрасывались на животных, без какой-либо дисциплины и порядка, часто лишь смеша друг друга»[344], и вскоре они согнали животных со всех насиженных мест поблизости. После того как закончился порох, охота сильно затруднилась – на нее теперь ходили с палками и дубинами. Люди подкрадывались к спящим или ничего не подозревающим животным, бросались на них и забивали до смерти; иногда охотились сообща – один загонял зверя, другой убивал. Вскоре выдры уже приспособились к новому хищнику, человеку, и стали бояться к нему приближаться. Стеллеру казалось, что стаи каланов теперь выставляют караульных, которые будят остальных на берегу, завидев незваных гостей. Выходя на сушу, каланы крутились вокруг себя, задрав носы и принюхиваясь к новому запаху, означавшему опасность. Стеллеру даже чудилось, что голубые песцы бегут по берегу впереди охотничьих отрядов и лают, будя спящих каланов прежде, чем люди успеют до них добраться. Природа, считал он, обратилась против них, наказывая за грех азартных игр. Охота, в первые дни казавшаяся простым делом, вскоре осложнилась. Пришлось организовывать ночные разведывательные экспедиции, несмотря на свирепые и непредсказуемые снежные бури, чтобы подобраться достаточно близко к лежащим на берегу выдрам. Еще до конца года им уже пришлось ходить по берегу на шесть, а то и десять километров, чтобы добыть еды, а к февралю 1742 года – на все тридцать.
Кроме пищи, вокруг лагеря заканчивалось и топливо. На поддержание огня в центре лагеря и небольших костров, на которых готовили еду, требовалось столько дров, что для их сбора приходилось уходить на много километров, искать, вглядываясь в горизонт, снежные бугорки после бурь, раскапывать их и нести дрова обратно в лагерь, закрепив вязанки на спине. Для ослабевших моряков такие вылазки были сущим мучением, они длились целыми днями при весьма дурной погоде. К счастью, чем длиннее становились маршруты, использовавшиеся для добычи пропитания и топлива, тем лучше становилось здоровье выживших.
Тем не менее с течением времени еды становилось все меньше и меньше. Бывали дни, когда «[п]орции, приходившиеся на долю каждого, бывали иногда настолько малы, что мы были вынуждены употреблять в пищу и внутренности этих животных; даже кишки не выбрасывались вон, а варились в пищу больным и съедались ими с громадным аппетитом»[345]. Умирающим и тем, кто сильнее всего пострадал от цинги, было трудно даже открыть рот, чтобы проглотить жилистые куски каланьего мяса. Ваксель так описывает их главный источник пропитания: «Мясо морских бобров, составлявшее до марта главную часть нашей пищи, вначале тоже внушало всем большое отвращение, так как оно необычайно жестко и состоит почти целиком из сухожилий, напоминая по плотности кусок кожи. Приходилось его жевать, жевать и снова жевать без конца, пока оно, наконец, не становилось немного мягче, и только затем можно было его проглатывать кусочками»[346]. Впрочем, каким бы отвратительным ни было на вкус мясо каланов, даже оно превосходило мясо песцов.
Где-то в январе в нескольких километрах от лагеря на берег выбросило труп огромного кита. «Хотя жир его уже несколько протух, так как, надо полагать, тушу этого кита в продолжение долгого времени носило по морю», кит вскоре стал одним из основных источников пищи в голодные дни вплоть до весны. Его называли «провиантским магазином»; разрубленная туша лежала на берегу, и к ней шли, когда не удавалось добыть другого зверя. Группа матросов отрезала большие куски китового жира, упаковывала их в мешки и приносила в лагерь, где жир резали небольшими кубиками, складывали в котелок и варили, чтобы избавиться от несъедобного «жидкого жира». Жилы и связки, попадавшиеся в жире, они резали на куски и глотали целиком, не жуя. «Это не представляло никаких затруднений, – вспоминал Ваксель, – [и] мы избавлялись от необходимости отделять вручную весь жир»[347]. Позже удалось найти и другие источники мяса. Моряки убили морского льва, разделали его огромную тушу на берегу и принесли жирные куски в лагерь. Это позволило хоть немного разнообразить монотонный рацион из каланов и тюленей. Они пожарили мясо на огне, и Стеллер с одобрением объявил, что «мясо оказалось настолько исключительного качества и вкуса, что нам вскоре захотелось добыть еще. Жир был по вкусу как говяжьи мозговые косточки, а мясо – почти как телятина»[348]. Это уж точно было лучше, чем прогорклый китовый жир из «провиантского магазина».
Все это мясо содержало витамин C, и, поскольку оно было свежим и, как рекомендовал Стеллер, варилось в супах и бульонах, с эпидемией цинги медленно, но верно удалось покончить. Мясо и мясные супы, конечно, были далеко не так эффективны, как определенные свежие растения, но и их оказалось достаточно, чтобы моряки мало-помалу восстановили здоровье. Кроме того, Стеллер отправлял отряды на поиски спрятанных под снегом кустов вороники, которую добавляли в чай. В декабре умерло еще шесть человек, но в январе – всего двое. Последней жертвой эпидемии цинги 8 января 1742 года стал Иван Лагунов. О нем, как и о десятках других умерших на острове Беринга, не сохранилось никакой информации, кроме имени, должности (прапорщик) и даты смерти. Среди прочих он выделяется только тем, что умер самым последним. Всего от цинги умер 31 из 77 членов экипажа «Святого Петра», прежде чем травяные настои Стеллера и его супы из каланов возымели свое действие. Лишь четырнадцать умерших были похоронены на острове Беринга, вдоль ручья неподалеку от лагеря. Остальных же либо выбросили за борт в океан, либо их унесло течением; многих из них поглодали песцы. В лагере осталось сорок шесть выживших, и к середине января большинство из них, пусть и не без усилий, уже могли ходить.
