Северная экспедиция Витуса Беринга - [73]
На берегу Ваксель вскоре оказался «настолько разбит цингой, что мы оставили всякую надежду на его жизнь»[309]. Стеллер, «даже не задумываясь о прежнем обращении», тут же пришел ему на помощь, предложив свежую еду и салат, приготовленный из увядших кореньев и трав, росших у берега. Ваксель лежал в казарме вместе с другими моряками, не в силах встать и отбиваясь от назойливых лис, пока ему не оборудовали отдельный навес. Стеллер с особой тщательностью ухаживал за Вакселем не только и не столько из чистого альтруизма: он опасался того, что может случиться, если Ваксель умрет. Следующим по старшинству из командиров был почти всеми презираемый Хитрово. Стеллер боялся, что «всеобщая ненависть уничтожит всякую дисциплину и замедлит или даже сделает совсем невозможными предприятия, необходимые для нашего избавления»[310]. Под чутким уходом Стеллера Ваксель стал медленно, мучительно выздоравливать – к облегчению многих других, тоже опасавшихся Хитрово. Еще одной проблемой для Вакселя было то, что его сын Лаврентий не числился официально в личном составе судна и, соответственно, не получал пайка из корабельных запасов. Они с отцом делили на двоих скудную порцию ржаной муки.
К 22 ноября Беринг так ни разу и не поднялся; он по-прежнему лежал в землянке, в которую его принесли почти две недели назад. Он тихим голосом передал приказ Вакселю: собрать всех выживших офицеров и разработать план спасения судна. Через день ему представили «Рапорт о спасении корабля». Уже несколько дней бушевала буря, и все были слишком слабы, чтобы выполнить отданные приказы: добраться на веслах до корабля, всеми оставленного, пришвартованного при помощи всех оставшихся якорей и абордажных крючьев. Рапорт подписали Ваксель, Хитрово и выжившие унтер-офицеры: Харлам Юшин, Никита Хотяинцов, Борис Расилиус и Алексей Иванов. Рапорт начинается так:
Как вам известно, корабль находится в открытом море, и если подует сильный ветер с востока, юго-востока, запада или юго-запада, один якорь его не удержит. На востоке, севере и западе скалистые рифы. Если сильный ветер подует с запада или с юго-запада, то корабль унесет в море[311].
Они предложили вывести корабль на мель, как можно лучше закрепить его, а затем забрать припасы. А затем, весной, они надеялись снова поставить на корабль паруса. Так или иначе им казалось, что если они не сделают вообще ничего, то за зиму корабль либо разобьется, либо пропадет.
26 ноября Хитрово был единственным работоспособным старшим офицером, но и он уже был слишком слаб, о чем написал в своем журнале: «едва стою на ногах». Он попытался произнести вдохновляющую речь и уговорить матросов исполнить приказ Беринга и вывести корабль на мель, но смог найти лишь пять человек, у которых нашлись на это силы. Они попытались вывести лангбот в море, но вымокли в ледяной воде, и им пришлось уйти обратно в палатки. Хитрово наверняка знал, что людей все равно было так мало, что они не смогли бы даже поднять якорь, не говоря уж о том, чтобы поднять паруса и вывести корабль на мель; скорее всего, они налетели бы на риф и погибли бы вместе с судном. Он отменил операцию и сообщил о своей неудачной попытке Берингу, составив письменное разъяснение на случай последствий. На следующий день Хитрово было уже так плохо, что он не мог выйти из палатки, хотя Стеллер весьма едко – и, скорее всего, незаслуженно, учитывая, что цингой страдала вся команда, – обвинял его в том, что он скорее ленится, чем болеет. Так или иначе, в планы вмешалась стихия. 28 ноября сильнейший шторм оторвал от корабля якорь и все крючья и развернул его. А потом случилось невероятное: течение и ветер подхватили «Святого Петра» и бросили его не на рифы, а на мель, «на место, куда мы и собирались его посадить»[312], у небольшого ручья возле лагеря. Стеллер был поражен: буря выполнила работу «даже лучше, чем, наверное, возможно было бы сделать человеческими усилиями»[313].
«Святой Петр» лежал на мели, наклонившись на бок; он медленно погрузился в рыхлый песок залива на глубину около двух с половиной метров, до самых планширей. Больше он никогда не вышел в море. Корабль лежал всего в двухстах метрах от лагеря, постоянно напоминая команде об их прискорбном положении. Когда погода ненадолго успокаивалась, моряки медленно вывозили на баркасе остатки еды. Теперь это было сделать намного легче, потому что им не приходилось бороться с волнами в открытом море. Запасы пищи, которые удалось спасти, состояли в основном из ржаной муки и круп, хранившихся в больших кожаных мешках. К сожалению, в трюме мешки подмочило морской водой. Ваксель установил месячный рацион этих продуктов: тридцать фунтов муки (позже снизили до пятнадцати и, наконец, до нуля), пять фунтов подмоченной крупы и полфунта соли. Еду делили поровну между всеми, невзирая на звания и общественное положение, и это в немалой степени помогло сгладить напряжение между офицерами и матросами. Есть муку, впрочем, – не особенно большое удовольствие. А солоноватую крупу, чтобы сделать хоть сколько-нибудь съедобной, приходилось жарить в тюленьем или каланьем жире. «Пока мы не привыкли к этому, наши животы раздувались от метеоризма, как барабаны»
