Северная экспедиция Витуса Беринга - [63]

«Но уже люди все стали быть слабы», – писал Чириков. Вскоре на «Святом Павле» тоже началась цинга – как ни странно, практически в то же время и на том же пути домой, что и на «Святом Петре». «[С] великим трудом афицеры по должности своей – управление, а рядовыя – работы исправляли», а некоторые настолько ослабли, что не могли выйти на палубу и лишь лежали и стонали в койках. «[Ч]тоб в крайнее изнеможение не пришли люди, – вспоминал Чириков, – приказал давать рядовым, сверх определенной порции, вина простого по две чарки на день»[243]. Это, несомненно, внесло в монотонную диету приятное разнообразие, но от цинги не помогало никак. Корабль медленно шел на запад через штормы, моряки слабели и впадали в отчаяние и страх перед неизвестными морями и землями. Они не видели суши, несмотря на обильные доказательства ее близости – птиц, каланов, плавучие растения и призрачные очертания далеко на севере.

Туманным утром 9 сентября, в условиях плохой видимости, Чириков приказал встать на якорь на глубине 24 саженей. Издалека слышался шум бурунов, но из-за густого тумана ничего не было видно, и Чириков не хотел идти дальше. Через несколько часов, когда туман рассеялся, буквально в нескольких сотнях метрах перед кораблем появилась земля – сейчас этот остров называется Адак. На нем были высокие горы с вершинами, скрытыми за облаками; их склоны поросли травой, но деревья здесь не росли, а скалы в некоторых местах тянулись до самого берега. Волны разбивались об опасно торчащие скалы буквально на расстоянии броска камня от «Святого Павла». Если бы Чириков не приказал остановить корабль, они бы сели на мель. Оставшись без шлюпок, команда «Святого Павла» оказалась заперта на корабле, смотря на землю и мечтая о пресной воде, которая там, несомненно, была; их губы жгло от соленой еды и нестерпимого желания сделать глоток из прозрачного ручья, спускавшегося по камням и впадавшего в маленький залив.

«Святой Павел» стоял настолько близко к острову, что они увидели на берегу двух человек. Команда стала кричать через переговорную трубу «руским и камчацким языками», чтобы те поднялись на корабль. «И чрез малое время, – докладывал Чириков, – услышели мы голос от людей, крычащих к нам с земли, точию за шумом приражающихся волн к земле слов разслушать было неможно»[244]. Через несколько часов они снова услышали крики с берега, а затем к кораблю направились семь человек в каяках из шкур. Они запели церемониальную песню – как считал Чириков, «по своему обычаю шаманили или молились и заговаривались, дабы от нас им вреда какого ни сделалось»[245]. Затем чужаки собрались вместе и стали переговариваться, а Чириков сказал своим людям, чтобы те вели себя обходительно, кланялись и махали руками, приглашая туземцев подняться на борт. Большинство русских прятались в трюме, зарядив оружие и готовясь отражать нападение, а на палубе стояло лишь несколько человек. Чириков отметил, что «они… руками разводили наподобие, как лук растягивают, из чего мы догадались, что они опасаются, дабы от нас по них не было стрелено»[246].

Чириков и его подчиненные с удвоенным старанием, прикладывая руки к сердцу, показывали, что их намерения дружелюбны. Затем Чириков «для ласкания их» бросил им чашку. Один из людей поднял ее и швырнул в воду, где она и затонула. Тогда Чириков предложил им камку, но и ее они с презрением выбросили. После этого «я велел вынести разных из подарочных вещей корольков, колокольчиков, игол, шару и трубок, чем они курят, и показывали, и звали к судну»[247]. Все было бесполезно – люди в каяках так и не приблизились. Алеуты были весьма осторожны. Наконец Чириков попытался объяснить им, что ему нужна вода, показав пустую бочку. Один человек подплыл ближе, и Чириков дал ему трубку и табак, положив их прямо на палубу каяка. Вскоре подплыл и второй, узнав, что удалось заполучить его более смелому товарищу. Чириков и несколько его подчиненных раздали небольшие подарки, которые «принимали не с великим приятельством». Через какое-то время «увидели мы, что из них некоторые, принеся одну руку ко рту, другую [под … тили] и вдруг ото рта руку отрывали, тогда мы узнали, что они спрашивают у нас ножей», потому что камчадалы обычно отрезали куски мяса прямо у рта, когда ели.

Когда Чириков вручил алеуту нож, тот очень обрадовался, а когда выставил пустую бочку, тот быстро понял, что от него требуется, но они предпочли возить воду туда-сюда в пузырях, а не в громоздкой бочке.

[О]дин пузырь подавали к нам, требуя за оной ножа, за что я и велел дать нож. Токмо приняв нож, пузыря воды не отдал, а отдал пузырь товарищу своему, показывая, чтоб и тому нож дали за тот же пузырь воды, также и на третьего товарища указывали, чтоб и тому дать нож за тот же пузырь»[248].

Торговля продолжалась еще некоторое время; они обменяли коренья и травы на сухари, а также какой-то странный минерал, завернутый в водоросли, несколько стрел и шапку из коры за «тупой топор, которой они приняли с великою радостию». Медный котелок алеуты почему-то отдали обратно, сочтя бесполезным, а затем уплыли к берегу. Позже днем к кораблю подплыли четырнадцать человек и теми же режущими движениями, что и раньше, потребовали ножей. К тому времени Чирикова это уже стало раздражать, да и воды, которую они таким образом могли добыть, было явно недостаточно. «[М]ожно признать, – недовольно писал он, – что они люди совести худой, что и из других их действ видеть было можно»