Северная экспедиция Витуса Беринга - [62]

28 октября снег и град ненадолго закончились, и, к своему изумлению, в тумане они увидели низкий, плоский остров с песчаным берегом всего в миле впереди. «Во второй раз, – писал Стеллер, – нам была оказана милостивая помощь Божия, ибо нам бы несомненно настал конец, окажись мы в таком положении на пару часов раньше, в темноте ночной, или даже сейчас, если бы Бог не разогнал туман. Можно вполне сделать вывод, что кроме тех островов, что мы видели, по нашему курсу там и тут есть много других, мимо которых мы прошли ночью и в туманную погоду»[235]. Стеллер, набожный, богобоязненный человек, которого еще не поразила цинга, был едва ли не единственным, кто относился ко всему происходящему со смирением и считал, что они еще могут выжить. Команда бросилась к штурвалу, чтобы отвести корабль от скал и берегов обратно к пенистым серым волнам неизвестного моря. Теперь они уже знали, что побережье Америки не уходит ровно на восток от островов Шумагина, а сворачивает к юго-востоку – и что прямая дорога домой не просто не самая короткая: она вообще невозможна. Хитрово предложил спустить лодку и высадиться на берег, чтобы поискать пресную воду. Стеллер писал, что испытал огромное облегчение, когда «прискорбное предложение» о высадке отвергли остальные офицеры, потому что «оставалось лишь десять немощных людей, которые, конечно, могли помочь, но были бы не в состоянии снова поднять якорь со дна». Так или иначе, вскоре поднялся очередной шторм, и если бы он застал их в лодке, то они, «бесспорно, нашли бы последнее пристанище в воде»[236].

Ваксель, как и Стеллер, каким-то образом сохранил силы, но он оставался одним из немногих, кому это удалось. Паруса были разорваны и истрепаны. Моряков, сохранивших достаточно сил, чтобы забраться на мачты, почти не осталось. Вскоре не нашлось даже людей, которые могли бы удержать в руках штурвал и управлять кораблем, и он «плыл, как кусок мертвого дерева, почти без всякого управления, и шел по воле волн и ветра, куда им только вздумалось его погнать»[237]. Ваксель продолжает:

Матросов, которые должны были держать вахту у штурвала, приводили туда другие больные товарищи, из числа тех, которые были способны еще немного двигаться. Матросы усаживались на скамейку около штурвала, где им и приходилось в меру своих сил нести рулевую вахту. Когда же вахтенный оказывался уже не в состоянии сидеть, то другому матросу, находившемуся в таком же состоянии, приходилось его сменять у штурвала[238].

Возможно, самым странным стало то, что Стеллер превратился из высокомерного академика в простого работника. В разгар эпидемии цинги, когда осталось всего человека четыре, у которых было достаточно физических и умственных сил, чтобы управлять кораблем, Ваксель «слезно умолял [Стеллера] помочь ему», и Стеллер стал работать «голыми руками» по мере своих «сил и возможностей, хоть это и не была моя епархия, и от моих услуг до катастрофы всегда отмахивались»[239]. Он прикусил свой язвительный язык и впервые за все путешествие подчинился морской иерархии, выполняя приказы офицеров, которых так долго презирал, и занимаясь «недостойным» его, как он раньше считал, ручным трудом.

Вакселя тоже вскоре начали оставлять силы. «Сам я тоже с большим трудом передвигался по палубе, и то только держась за какие-нибудь предметы», – сокрушался он. Он попытался поднять боевой дух умиравших от цинги, умоляя их не отчаиваться.

Я обещал им, что если мы, с Божьей помощью, вскоре увидим землю, мы сразу же причалим туда, чтобы спасти свою жизнь, – пусть то будет хоть какой бы то ни было берег, затем, быть может, найдем какие-нибудь средства, чтобы обеспечить дальнейшее наше возвращение[240].

Но корабль дрейфовал, и у них не было никакой возможности изменить курс или как-то иначе повлиять на свою судьбу. «[К]ороче говоря, – писал Ваксель, – мы испытывали самые ужасные бедствия»[241].

«Святой Павел» страдал от таких же несчастий и происшествий, как и «Святой Петр». К сентябрю никто не пил нормальной воды вот уже шесть недель. Рты у всех распухли, и моряки мечтали о холодном питье. Ветры были неблагоприятными, в тумане мелькали берега и острова, корабль, спешивший к Камчатке, терзали шторма. После того как они 27 августа отошли от залива Таканис и пошли к западу на широте Авачинской губы, Чириков строго приказал экономить воду: ее выдавали ровно столько, чтобы не умереть от жажды. Шлюпок больше не осталось, так что они не могли сойти на берег, чтобы пополнить запасы воды или свежей пищи. Чириков сообщал, что «в дожливыя дни служители збирали текущую воду с парусов, поставляя ведры и другия [со]суда, которая хотя вкусом от примешения с снастей смолы и горька, точию оную служители пили охотно, понеже они еще до настоящей нужды дождевую воду опробовали и сказывали, что им она здорова, разсуждая, бутто смольною горестью цынгу выгоняет»[242]. Это «средство» от цинги, впрочем, действовало недолго. Дневной рацион состоял из вареной гречневой каши и чарки вина, с дополнительной порцией каши каждый третий день. Заканчивался август, корабль шел неровно и медленно, и Чириков заметил, насколько быстро пустеют бочки. После этого кашу стали готовить через день, а в промежутках моряки питались сухарями и прогорклым сливочным маслом, а иногда соленым мясом, сваренным в морской воде. Настолько соленая еда, должно быть, обжигала им губы. Вскоре кашу пришлось готовить вообще раз в неделю, потому что воды почти не осталось.