Северная экспедиция Витуса Беринга - [32]

Конфликтующие стороны отправляли в Санкт-Петербург гневные письма. Каждый обвинял другого в неподобающем поведении, халатности или пьянстве и прочих незаконных деяниях. Спорили между собой не только ученые: Шпанберг и Чириков тоже друг друга недолюбливали. Датчанину Шпанбергу казалось, что его русский коллега слишком много внимания уделяет общественной иерархии и слишком суетится со снаряжением. Шпанберг был компетентным и благонадежным офицером, но часто поступал, как ему заблагорассудится, запугивал людей и угрожал затравить их огромными собаками, требуя, чтобы они выполняли его приказы. Чириков под командованием Беринга нервничал, словно орел, привязанный к насесту; ему хотелось больше действовать и меньше сидеть на месте. Он считал Шпанберга своим «главным врагом» – настолько разные у них были взгляды. Чириков засыпал Беринга предложениями новых мини-экспедиций и просьбами дать ему возможность совершить открытия, но перегруженный заботами командир постоянно ему отказывал: его в первую очередь интересовали не волнующие перспективы, а строгие инструкции императрицы. Чириков утверждал:

я… обращаюсь в [экспедиции] истинно бес пользы, понеже предложении мои к господину капитан-командору о экспедичном исправлении от него за благо не приемлются, токмо он господин командор за оные на меня злобствует[64].

Впрочем, Чириков и Шпанберг ненадолго объединились, чтобы отправить в Санкт-Петербург доклад, в котором отрицательно отзывались о лидерских качествах Беринга.

Скорняков-Писарев тоже по-прежнему мешал работе, тянул время и отправлял пренебрежительные отчеты о действиях и прогрессе Беринга: что тот якобы халатно относится к обязанностям и вместо этого катается на санях с Анной и детьми, что тайно гонит самогон и обменивает его у местных жителей на меха, что он похищает местных жителей и заставляет их работать у себя домашней прислугой. Один из выдающихся историков экспансии России в Тихоокеанском регионе Фрэнк Голдер писал: «Сколько правды и сколько лжи в этих обвинениях, определить нелегко»[65]. Беринг, естественно, защищался – и от своих подчиненных, и от обструкционистских и эгоистичных действий сибирских чиновников. Но главным его способом защиты стала все более консервативная интерпретация приказов. Он понимал, что природа и жители Сибири не в состоянии удовлетворить все амбиции Великой Северной экспедиции за такое короткое время, так что продвигался медленно, сотрудничая, насколько это возможно, с враждебно или безразлично настроенными местными властями. Отказываясь отступать от буквы приказов, он хотел избежать наказания, подобного тому, которое понес Овцын за то, что общался не с теми ссыльными.

Беринга сломили годы бюрократических колебаний и стресс от попыток найти компромисс между сотнями высокомерных, склочных делегатов, офицеров и ученых из экспедиции. Перед отъездом российское правительство обещало ему всевозможную поддержку, но в Сибири фантастические мечты столкнулись с реальностью. А теперь, после нескольких лет тяжелой работы в невыносимых условиях, его стали критиковать за медлительность. Два его главных заступника в правительстве Томас Сандерс и Иван Кирилов, с самого начала поддержавшие проект, уже умерли. Экспедиция отставала от графика, траты быстро увеличивались. К 1737 году расходы выросли до трехсот тысяч рублей – в десять раз больше, чем предусматривал исходный проект Беринга. Русскому правительству нужно было кого-то в этом обвинить, и глава экспедиции лучше всего подходил на роль козла отпущения. За непредоставление необходимой информации и задержку в выполнении поставленных целей с 1738 года ему вдвое урезали жалованье[66] и пригрозили понизить в звании; это явно не подняло его моральный дух, учитывая бесконечную работу и трудности, которые ему пришлось пережить. Беринг доехал из Якутска в Охотск лишь летом 1737 года. Российский Сенат обсуждал возможную отмену экспедиции или смену Беринга Чириковым, в другом докладе предлагали поставить командиром Шпанберга. Отношения между двумя заместителями со временем становились все напряженнее, потому что никто из них не хотел подчиняться другому.

Начальник Беринга в Адмиралтейств-коллегии, граф Головин, которому удалось убедить Сенат продолжить финансирование экспедиции, несмотря на отсутствие – по крайней мере, кажущееся – какого-либо прогресса, отправил письмо Чирикову с разрешением отменять неоправданные приказы командира. Самым большим недостатком Беринга, если это, конечно, можно считать недостатком, была его излишняя дотошность: вместо того чтобы как можно скорее выполнить главную задачу путешествия, он решил сначала оборудовать инфраструктуру всей экспедиции, чтобы позже ее можно было повторить без прежних логистических трудностей. Правительство, с другой стороны, с нетерпением ожидало известий об успехах путешествия, чтобы оправдать дальнейшее финансирование – даже если ради них придется пожертвовать прочным фундаментом. У Беринга напрочь отсутствовало политическое чутье, он уделял больше внимания скучным основополагающим пунктам своего задания, нежели впечатляющим мелким деталям. Пока что он не представил ни одной воодушевляющей истории и не сделал ни одного интересного открытия, которое вдохновило бы других на поддержку. Жалоб на него становилось все больше, он почувствовал опасность и не смел отступать от полученных указаний, чтобы никто не смог возложить на него ответственность за неудачи. Такая позиция, конечно, была вполне оправданна в России времен императрицы Анны, но она нервировала молодых офицеров вроде Шпанберга и Чирикова, которые стремились к приключениям, риску и великим делам.