Сети города. Люди. Технологии. Власти - [126]
И тем не менее instagram-фотографии открывают доступ к личным, субъективным переживаниям посетителей. Фотографии Instagram – это визуальные цифровые следы, которые создают образ места, основанный на конкретном опыте нахождения в музее. Посетители музея аналогичны путешественникам, которые движимы собственными интересами и пристрастиями и с помощью своих смартфонов создают образы, отличающиеся от продвигаемых туристическими агентствами и рекламой[747]. Посетители транслируют визуальную информацию, которая может быть «неудобной», «неуместной» и в целом не соответствующей расхожему представлению о посещении мест культуры. Для музеев появление Instagram становится вызовом, поскольку означает, что «замкнутому» пространству музея придется адаптироваться под пространство «цифровое» и «открытое». Сегодня мы можем наблюдать, как администрации музеев принимают попытки работать с посетительским контентом.
Эмпирический вывод нашей работы заключается в том, что посещение музея складывается из трех составляющих: просмотра коллекции артефактов, архитектуры здания музея – интерьера и экстерьера, а также опыта нахождения в пространстве города, прилегающего к музею. Исследование, проведенное на материале российского художественного музея, подтверждает тезис о том, что современный музей должен стремиться обеспечивать не только просмотр коллекции, но и создавать пространство для своих посетителей вокруг музея[748]. Это иллюстрирует пористость границ между музеем и городом, которая акцентирует роль современного музея как значимого общественного пространства городской среды.
Раздел 5
Играя городскими сетями: пространство и культура участия
Этот раздел нашей коллективной монографии посвящен пространственным и геолокационным играм, а также геймификации как одной из составляющих социальных трансмедийных проектов. Все три главы этого раздела объединены интересом к практикам спонтанной солидарности людей в городском пространстве в процессе следования игровым правилам. Город, его отдельные места или сюжеты рассматриваются как создаваемые в процессе коллективных взаимодействий. И неважно, ставят перед собой участники игр политические или спортивные цели, используют они игры для решения социальных проблем или, наоборот, актуальные темы как повод для игр, стремятся ли они к индивидуальным результатам или поддержанию группы – все игровые практики в городах, описанные в этом разделе, так или иначе ведут к совместному проживанию города, бытию-в-городе, для которого эмоции важнее результата, а процесс важнее победы.
Маркус Оуэнс, архитектор и историк урбанистики из Сан-Франциско, показывает, что программисты времен холодной войны придумали «Новые игры» как способ соединить кибернетику и экологию, а также символически разрушить замкнутые пространства секретных лабораторий и ядерных бункеров, выйдя на открытые пространства и свежий воздух. Одна из первых «Новых игр», участники которой боролись за шестифутовый «Земной шар» из ткани на территории Национальной зоны отдыха «Золотые ворота», напоминает «мировую операцию по накрытию Земли», о которой упоминают Екатерина Шмелева и Константин Глазков в своем исследовании, посвященном геолокационной игре Ingress the Game. В процессе изучения того, как город «разыгрывается» игроками, Шмелева и Глазков приходят к целому ряду важных выводов, касающихся, например, гибридной телесности игроков, которые находятся одновременно в двух средах – пространстве города и цифровом пространстве; о политическом измерении казалось бы спонтанных игровых взаимодействий: приключение и политика возникают друг из друга по новым правилам; и о том, как логика борьбы фракций отбрасывается в пользу сотрудничества и совместного эстетического переживания.
Наконец, Ренира Гамбарато показывает, как можно соединить продюсерское мастерство журналистов, создающих трансмедийный проект, и интерес горожан к своей среде обитания. Стремление вдохнуть жизнь в те пространства, которые оказались заброшенными, позволяет одновременно обеспечить жильем семьи, которые в этом нуждаются. В трансмедийном проекте «Большой британский жилищный скандал» игровые практики перерастают в практики участия, а тщеславное желание «попасть в телевизор» перетекает в самоотверженное волонтерство.
Маркус Оуэнс
Алгоритмы и публичное пространство: «Новые игры» и геймификация города
«Новые игры», возникновение которых принято относить к середине шестидесятых годов XX века, стали ярким примером того, как начали формироваться правила и форматы взаимодействия между компьютерной культурой и (городским) пространством. «Новые игры» первоначально зародились как контркультурная практика сообщества программистов из области залива Сан-Франциско, начавших рассматривать технологии информационных коммуникаций не только как способ ускорить достижение промышленных и коммерческих целей, но и как инструмент социальных и культурных перемен[749]. Профессор коммуникаций и культурной истории Фред Тернер, отвечая на вопрос, зачем нам сегодня изучать «Новые игры», говорит, что современная ситуация, как в компьютерных играх, так и в жизни, во многом напоминает культурный контекст возникновения «Новых игр» в шестидесятые годы прошлого века: «Ни мы, ни участники „Новых игр“ не избежали полностью культурной гравитации холодной войны», а играть в «Новые игры» значило «имитировать, а возможно, и создавать новый социальный порядок», в котором технологии, придуманные для уничтожения, используются для созидания или просто развлечения. Поэтому изучение «Новых игр» помогает нам понять, что сегодня происходит между нами и нашими компьютерами (и, возможно, нами и нашими алгоритмами)
Эта книга посвящена современному городу и вдохновлена им. Под общей обложкой собрана богатая мозаика исследовательских подходов и сюжетов, пытающихся ухватить изменчивость, множественность и неоднозначность городской жизни. Это разнообразие объединяет микроурбанизм – подход, предлагающий «близкий взгляд» на город: возможность разглядеть его через мелочи и детали. С их помощью раскрывается насыщенная повседневность города и привлекается внимание к его главным действующим лицам – обывателям, которые своими повседневными действиями, чувствами, настроением создают город, его значимые места и маршруты.
В работе проанализированы малоисследованные в нашей литературе социально-культурные концепции выдающегося немецкого философа, получившие названия «радикализации критического самосознания индивида», «просвещенной общественности», «коммуникативной радициональности», а также «теоретиколингвистическая» и «психоаналитическая» модели. Автором показано, что основной смысл социокультурных концепций Ю. Хабермаса состоит не только в критико-рефлексивном, но и конструктивном отношении к социальной реальности, развивающем просветительские традиции незавершенного проекта модерна.
История нашего вида сложилась бы совсем по другому, если бы не счастливая генетическая мутация, которая позволила нашим организмам расщеплять алкоголь. С тех пор человек не расстается с бутылкой — тысячелетиями выпивка дарила людям радость и утешение, помогала разговаривать с богами и создавать культуру. «Краткая история пьянства» — это история давнего романа Homo sapiens с алкоголем. В каждой эпохе — от каменного века до времен сухого закона — мы найдем ответы на конкретные вопросы: что пили? сколько? кто и в каком составе? А главное — зачем и по какому поводу? Попутно мы познакомимся с шаманами неолита, превратившими спиртное в канал общения с предками, поприсутствуем на пирах древних греков и римлян и выясним, чем настоящие салуны Дикого Запада отличались от голливудских. Это история человечества в его самом счастливом состоянии — навеселе.
Монография, подготовленная в первой половине 1940-х годов известным советским историком Н. А. Воскресенским (1889–1948), публикуется впервые. В ней описаны все стадии законотворческого процесса в России первой четверти XVIII века. Подробно рассмотрены вопросы о субъекте законодательной инициативы, о круге должностных лиц и органов власти, привлекавшихся к выработке законопроектов, о масштабе и характере использования в законотворческой деятельности актов иностранного законодательства, о законосовещательной деятельности Правительствующего Сената.
Пражская весна – процесс демократизации общественной и политической жизни в Чехословакии – был с энтузиазмом поддержан большинством населения Чехословацкой социалистической республики. 21 августа этот процесс был прерван вторжением в ЧССР войск пяти стран Варшавского договора – СССР, ГДР, Польши, Румынии и Венгрии. В советских средствах массовой информации вторжение преподносилось как акт «братской помощи» народам Чехословакии, единодушно одобряемый всем советским народом. Чешский журналист Йозеф Паздерка поставил своей целью выяснить, как в действительности воспринимались в СССР события августа 1968-го.
Книга посвящена первой успешной вооруженной революции в Латинской Америке после кубинской – Сандинистской революции в Никарагуа, победившей в июле 1979 года.В книге дан краткий очерк истории Никарагуа, подробно описана борьба генерала Аугусто Сандино против американской оккупации в 1927–1933 годах. Анализируется военная и экономическая политика диктатуры клана Сомосы (1936–1979 годы), позволившая ей так долго и эффективно подавлять народное недовольство. Особое внимание уделяется роли США в укреплении режима Сомосы, а также истории Сандинистского фронта национального освобождения (СФНО) – той силы, которая в итоге смогла победоносно завершить революцию.
Книга стала итогом ряда междисциплинарных исследований, объединенных концепцией «собственной логики городов», которая предлагает альтернативу устоявшейся традиции рассматривать город преимущественно как зеркало социальных процессов. «Собственная логика городов» – это подход, демонстрирующий, как возможно сфокусироваться на своеобразии и гетерогенности отдельных городов, для того чтобы устанавливать специфические закономерности, связанные с отличиями одного города от другого, опираясь на собственную «логику» каждого из них.
Город-сад – романтизированная картина западного образа жизни в пригородных поселках с живописными улочками и рядами утопающих в зелени коттеджей с ухоженными фасадами, рядом с полями и заливными лугами. На фоне советской действительности – бараков или двухэтажных деревянных полусгнивших построек 1930-х годов, хрущевских монотонных индустриально-панельных пятиэтажек 1950–1960-х годов – этот образ, почти запретный в советский период, будил фантазию и порождал мечты. Почему в СССР с началом индустриализации столь популярная до этого идея города-сада была официально отвергнута? Почему пришедшая ей на смену доктрина советского рабочего поселка практически оказалась воплощенной в вид барачных коммуналок для 85 % населения, точно таких же коммуналок в двухэтажных деревянных домах для 10–12 % руководящих работников среднего уровня, трудившихся на градообразующих предприятиях, крохотных обособленных коттеджных поселочков, охраняемых НКВД, для узкого круга партийно-советской элиты? Почему советская градостроительная политика, вместо того чтобы обеспечивать комфорт повседневной жизни строителей коммунизма, использовалась как средство компактного расселения трудо-бытовых коллективов? А жилище оказалось превращенным в инструмент управления людьми – в рычаг установления репрессивного социального и политического порядка? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в этой книге.
Перед читателем одна из классических работ Д. Харви, авторитетнейшего англо-американского географа, одного из основоположников «радикальной географии», лауреата Премии Вотрена Люда (1995), которую считают Нобелевской премией по географии. Книга представляет собой редкий пример не просто экономического, но политэкономического исследования оснований и особенностей городского развития. И хотя автор опирается на анализ процессов, имевших место в США и Западной Европе в 1960–1970-х годах XX века, его наблюдения полувековой давности более чем актуальны для ситуации сегодняшней России.
Работа Марка Оже принадлежит к известной в социальной философии и антропологии традиции, посвященной поиску взаимосвязей между физическим, символическим и социальным пространствами. Автор пытается переосмыслить ее в контексте не просто вызовов XX века, но эпохи, которую он именует «гипермодерном». Гипермодерн для Оже характеризуется чрезмерной избыточностью времени и пространств и особыми коллизиями личности, переживающей серьезные трансформации. Поднимаемые автором вопросы не только остроактуальны, но и способны обнажить новые пласты смыслов – интуитивно знакомые, но давно не замечаемые, позволяющие лучше понять стремительно меняющийся мир гипермодерна.