Сергей Нечаев - [5]

С руководителями общества кружки сносились только через своего организатора. Так устроена была конспиративная организация. Этим надеялся Нечаев обеспечить «Народную Расправу» от провала.

Недели через три на квартире Успенского собралось необычное общество. Какой-то монах в длинной до пола рясе кротко убеждал возбужденного офицера, поминутно хватавшегося за шашку. Возле, внимательно прислушиваясь к их спору, стоял молодой паренек в крестьянской одежде. Вдруг он фамильярно хлопнул офицера по расшитому серебром эполету.

— Да будет вам… ясно. А вот тебе придется сʼездить в Тулу. Организация растет прямо не по дням, а по часам… Я вчера вернулся из Ярославля; там уже создано отделение. Видел новую листовку? Сейчас принесу…

И крестьянин вышел в другую комнату.

Монах сказал:

— Знаешь, он последние дни спит не больше двух часов в сутки. Кажется, он одновременно находится в десяти местах. Что за дьявольская энергия! Завтра он опять выезжает в провинцию. Впрочем, он всегда был такой. Еще мальчиком так же упорно работал, когда решил вдруг добиться грамоты. И за несколько лет из самоучки превратился в учителя.

— Как самоучки? Почему ж его в детстве не учили?

— А кому было учить? Отец — крепостной крестьянин, маляр. Малярное дело у них из рода в род передается. Грамоту там не очень ценят. Сережу девяти лет отдали уже на фабрику…

— На фабрику?

— Ну да. Жили они в Иванове[1]. Это известный фабричный район. Был он посыльным мальчиком при конторе. Испытал немало издевательств и побоев. Там-то он и понял, что без грамоты всю жизнь ему рабом оставаться. Тогда он фабрику бросил. Стал учиться. Чтобы с голоду не умереть, работал маляром и в шестнадцать лет уже весь гимназический курс сам прошел.

— Но почему он учителем стал?

— Он, конечно, мечтал дальше, — в университет, — итти. Но денег не было. Пришлось от университета отказаться и держать экзамен на народного учителя.

— Да… Видно, суровую школу прошел человек…

Молодой крестьянин вернулся с листком в руках.

— Мы уже достаточно сильны. Общество должно узнать о нас. Нужно отпечатать и распространить эту прокламацию.

Офицер прочел: «От сплотившихся к разрозненным». Внизу подпись: «Народная Расправа».

Вошел Успенский.

— Касса все пополняется. Кому нужны деньги на поездку? Да, во Владимире уже создана организация. На днях еду в Нижний. У меня там старые друзья… А это что, листовка? Ну, что же, давай… надо ее распространить… Павлов, а ты можешь уже и переодеться, — обратился он к крестьянину. — Вообще, кому сейчас гардероб не нужен для дела, складывайте в этот шкаф.

…Однажды Прыжов, член «Народной Расправы», вошел расстроенный и мрачный. Это бросилось сразу в глаза.

— В чем дело?

— Иванов болтает всюду о «Народной Расправе».

— А ты б его остановил.

— Он говорит, что ему надоела эта история, он уйдет из организации…

— Вот как. Ну, если он сейчас не сдерживает себя, так потом уж и вовсе…

— Он и сам намекает, что собирается итти с повинной…

— Предать нас?!

— Может, он только так это…

— Нет, он выдаст.

— Иванов — предатель.

— Что же делать?

На этот раз так ничего и не решили. Но через несколько дней известия оказались еще тревожнее. Иванов отказался притти на заседание комитета и продолжал по всему городу разносить слухи об организации. Наконец, Павлов сурово произнес:

— Выход один…

Все тревожно обернулись.

— Придется убить его.

— Но…

— Он же товарищ…

— Интересы революции выше интересов личности…

Успенский поддержал:

— Если пощадим его, провалится организация.

Смертный приговор был вынесен.

В глухом углу парка Петровской академии находится забытый грот. Возле него, — покрытый льдом (на дворе ноябрь) пустынный пруд. Туда подходят в этот ужасный вечер несколько человек. Среди них Иванов.

— Где же шрифты? — спрашивает он.

— В гроте…

Иванов входит. Делает несколько шагов в темноте. Снаружи остается один Успенский. Он дрожит в неожиданной лихорадке. Все, что совершается, доходит до него, словно сквозь сон. Вдруг доносится испуганный крик.

— За что вы меня бьете? Что я вам сделал?!

Кто-то мелькнул у выхода. Успенский бросается, растопыривая руки, задерживает вырвавшегося Иванова.

Его снова уволокли в пещеру. Раздается выстрел, и все стихает.

Бледные, растерянные выходят из грота Кузнецов, Николаев и Павлов с револьвером в руках.

У Успенского закружилась голова. Но еще не конец. Нужно скрыть следы. Павлов идет к пруду и начинает пробивать лед. Остальные обматывают бичевкой кирпичи, но руки становятся деревянными, не слушаются, узлы не вяжутся, кирпичи выскальзывают из петель; наконец, они привязаны к трупу; несколько шагов проносят труп на руках и спускают в воду.

…Домой!

В ПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫХ КРУГАХ ПАНИКА

— Он вернулся!..

— Вы читали? — Шувалов на приеме у царя протянул генералу Мезенцову листовку «Народной Расправы».

«…Да, мы не будем трогать царя, мы убережем его для казни перед лицом всего освобожденного черного люда, на развалинах государства… А теперь мы примемся за истребление его Аракчеевых, т. е. тех извергов в блестящих мундирах, обрызганных народной кровью, что считаются столпами государства…»

— Это какой-то бред!

— Это листовка Нечаева.

Мезенцов вздрогнул.