Серенада большой птице - [8]

«...вспомнился ты сегодня, — пишет, — и решила черкнуть тебе. По-моему, будешь ты рад получить словечко от меня. Конечно, тебе все рав­но, получать или не получать, но, догадываюсь, ты немножко скучаешь в одиночестве... вот и написала тебе четыре письма, а от тебя пришло одно­-единственное... разве так поступают?.. ну, я целиком занята своей так на­зываемой книгой... и дело повертывается так, что, наверное, выйдет у ме­ня не больше чем рассказ, а то, чего доброго, и вовсе не получится... ох-ох, был бы ты рядом... сказать мне, что все пойдет на лад... не думай, что я запущу в печать книгу, пока ты не вернешься, и писать мы ее станем вместе... разве не чудесно это будет? Я просто уверена... Мне так трудно дожидаться, а тебе? Господи, никогда бы не подумала, что сумею по ко­му-то скучать, что сама собой не обойдусь, а вот, оказывается, как оно оборачивается ... Ты покинул меня, солдатик, и словно меня вместе с то­бой вся радость жизни покинула... и так чертовски одиноко... начать бы заново, поверь, все сложилось бы иначе... известно же, не понять, что за чудо тебе досталось, пока его рядом уже не будет. Несомненно, я была бы от тебя в восторге, будь ты нынче рядышком. Неужто слишком позд­но? Надеюсь, что нет... хорошенько береги себя... береженого бог бе­режет...»

Честно сказать, туманная она. Но особо поднимать ее на смех я не берусь. Последняя она у меня. И мало я про нее знаю. Да я и про себя мало знаю. Может, мы лишь частичка большой кутерьмы. Парень, дев­чонка и война, и происходит такое почти одинаково, с вариациями, по­всюду в стране. Ничего своего у нас не было. И нету. Но что-то нам нужно.

Ей был не очень нужен я, но вот меня с нею нет. А мне не очень была нужна она, и ее нет со мною. Ненадолго мы попали в одно колобродье. И вот все ушло. Воистину все ушло.

На медаль

Первые две недели показались мне целым столетием, а все преж­нее — просто сном.

Восемь дней подряд нас вызывали по тревоге, мы сделали шесть на­летов, однажды пришлось вернуться с полпути, в тот раз случилась ава­рия. После давешнего первого вылета на Эшвеге мы побывали недале­ко — над Кале, а в третий раз добрались до Мюнхена. Бомбили аэро­дром возле Меца, и вновь летали через Зейдер-Зе на Брауншвейг, и раз­ворачивались над виноградниками вокруг Авра, чтобы разбомбить дру­гой аэродром, это на шестой раз.

Сами налеты проходили так быстро, что не упомню, какой из них раньше какого и что в тот день происходило. А если задержишься на бомбежке, то зенитки тебя здорово приветят...

Я до того устал сидеть в кресле второго пилота, что левую скулу на­чинало дергать на больших высотах, а когда ради Мюнхена пришлось провести в воздухе десять часов, она колоколом гудела, почти весь об­ратный путь я был сам не свой.

Мюнхен

С малолетства мне известно, что Земля круглая, поскольку про то го­ворили родители и в первом классе это проходили, а школьником по­старше я читал про Колумба, Магеллана, Фрэнсиса Дрейка, про тех, кто еще раньше ходил вокруг света.

Мне, сдается, было известно, что земной шар един, но об этом я тол­ком не задумывался. Значки на карте мешались с кадрами кино, с жур­нальными картинками, пропорции нарушались.

И вот шли мы к Лабрадору. Помог я Сэму запустить автопилот, мы умотали из Штатов и держали курс на север, к полюсу. Квебек промах­нули, пустынные таежные озера скользнули внизу. Итак, Лабрадор, хо­лодный, голубовато-белый, двадцать пять дней на собаках до нормаль­ного жилья.

Как-то к концу дня занялись мы на Лабрадоре подледным ловом, и все вспоминали после этот вечер под алмазным светом северного сия­ния, когда взяли на восток и летели по дуге в Исландию.

Позывные Гренландии стали слышны вовремя... Вот позывные Ирлан­дии, рыбачьи суда, сам остров, унылый, промозглый, бесснежный.

Тот полет приходит в голову, пока летим на Мюнхен. Эскадрильи прошли над Францией, в чистом небе; четырьмя милями ниже мир без­мятежен и зелен, залит солнцем.

С юга маячат в дымке Альпы, белые, зубчатые, бесконечные. «Крепос­ти» берут восточнее, вдоль гор, курс на Германию.

Я постоянно слежу за оборотами, за давлением масла, время от вре­мени проверяю температуру в головках цилиндров и разглядываю свер­ху Швейцарию.

За горами Италия, пыльные улицы Рима. К югу море, вплоть до ми­нированных бухт Ливии, дальше Африка, сплошь Африка, до самого мы­са Доброй Надежды.

Впервые в жизни начинаю ощущать все это тут, со мною. Будто снял карту со стены и расстелил у ног.

Франция соскальзывает с высоких белых пиков, становится ровнее от Луары до Бискайского залива, низина, включая Париж, тянется до по­бережья Нормандии.

Германия тоже спускается к морю — от Баварии к Балтике, от высо­когорных красот Тироля до угрюмого Гамбурга и скупых равнин Дании.

А где-то в одной из горных долин — обреченный берхтесгаденский замок.

Ежели держаться курса, мы пройдем над головами чехов, пересечем Карпаты и окажемся в стране товарища Сталина. Держась того же кур­са дня два, с посадками там и сям, мы будем все в той же стране. Рос­сия и Россия, на несколько тысяч верст.

В другом направлении, правее, загадочные просторы Западного Ки­тая и Гималаи, нехоженые, неведомые, затаенные, спящие.