Серенада большой птице - [7]

Но такие девочки, как Нэнси и Розмари, с которыми долго дружил, болтал часами напролет, гулял по вечерам и навещал среди дня, — они, пожалуй, останутся частью моей жизни до конца.

Когда-то — еще и война не началась — я задумывался о женитьбе, но денег у меня нисколько не водилось и никакой собственности не было. Догадываюсь, никто из тогдашних моих приятельниц по-настоящему не обольщался, что я буду хорошей партией. И точно. Вероятно, всю жизнь буду влюбляться и влюбляться. Даже если вдруг и женюсь, придется и жене порою с этим мириться.

Остается мечтать. Авось однажды я найду ее, будет она брюнетка-хо­хотушка, подруга ночи, или загорелая блондинка... Ладно, это все меч­ты. По-моему, она — все девушки, в кого я влюблялся, и все, с кем пока не встретился, не заговорил.

То есть это некая игра, бесконечный поиск, бесконечное странствие. Да вот играешь-то в одиночку, и, неровен час, одиночество зайдет столь далеко, что я кого-нибудь себе и найду.

Когда меня записали вместе с Сэмом в Солт-Лейке, я взаправду воз­желал, чтобы явилась такая принцесса. И появилась Долли. Уж до чего аккуратненькая. Были также Ви и Мелба. Но старая штука: времени нету. Попользовались мы недельку этой свободой и подались в Алек­сандрию.

В первый же вечер мы с Сэмом повстречали там Брукси и Пинки. Вскорости объявилась девица, которую звали Луа, но она исчезла из ви­ду — увел другой.

Обстановка портилась до крайности. Погода холодная, казарма плес­невеет от сырости, летать тяжко, когда мотаешься на АТ-6 в сплошной мороси, погода ломает расписание, а наземным занятиям нет конца, ту­пеем.

Ляжешь и думаешь, когда же это все кончится? Может, я уже вычер­пал свою долю?

На окраине Александрии было у нас заведеньице «Серебряная луна», мы там по-крупному посиживали.

Как-то показалась там девица. Августой я назвал ее, подлинное имя у нее другое, но коли я собираюсь писать про нее в подробностях, лучше дать ей иное имя, не настоящее. Глаза у нее зеленые, про мыс Код раз­говаривает. От меня будто за горой.

— Привет, — сказал я.

— Привет.

— Глаза у тебя зеленые, — говорю, — самые лучшие зеленые глаза во всем городе.

Не помню, что она ответила. С другим парнем была, но я взял ее ад­ресок, она обещала встретиться со мной на следующий вечер. Надула. Спокойненько надула. Еще раза два-три надувала. А всегда вертелась тут же, извиняться не собиралась, засмеется лишь и ведет себя так, буд­то рада меня видеть, и по-прежнему от меня за горой.

Шли к концу тренировочные полеты, сплошной кавардак, я мало что могу сказать про нее в ту пору. Ну, вертелась поблизости, где и я, раз-другой вместе посидели, она мне изложила долгую свою, печальную жизнь. Кину взгляд, ровно ножиком замахиваюсь, чтоб харакири сде­лать.

Она прибилась к нам. Ходила в дрейф с самыми разными из парней, со всеми приятельствовала. Конца-краю не видать. Но тут мы двинулись поездом на базу для стажировки.

До последнего часа она была с нами, в основном с кем-то другим. Я помахал ей, когда мы тронулись, она пропищала, что напишет мне, и думалось: ушла она из моей жизни, и ладно.

Стажировка в Гранд-Айленде похуже, чем в Александрии. Всякий ве­чер дают тебе увольнение, от вольной жизни некуда деваться.

Во второй, кажется, тамошний наш вечер гляжу по сторонам — ша­гает посреди зала та самая Августа. Не поверилось, что это она. Быть такого не может. Но подходит ближе — она и есть.

— Привет, — говорит.

— Каким, черт побери, манером ты сюда попала? — спрашиваю.

Она приехала вместе с чьей-то женой. Была в тот вечер с другим пар­нем, но я с ней потанцевал, и сообщила, что приехала повидаться со мной.

— А то как же, — сказал я. — Другого давай цепляй.

— Ну ладно, можешь не верить.

— Не стану, — И не поверил.

Последний день провела она со мной с четырех до полуночи. А где-то в час нам отбывать в Европу. Мы с Августой попили игристого бургунд­ского и еще там кой-чего, потом пошли танцевать. Пол скользкий, оба мы так закренделяли, что вцепились нежно друг в дружку, чтоб кого по дороге не срубить, но пол не держал, мы грохнулись.

Тут она меня бросает, с другим оказывается. После всего этого мы на такси едва успели на аэродром, чтобы вовремя разогреть нашу большую птицу и погнать ее на север.

Сэм всю дорогу спал, я посиживал, приглядывая за автопилотом, и ругал эту кралю Августу, ругал пуще, наверное, чем ей за всю жизнь доставалось, ругал на чем свет стоит, да только велика ли в том радость.

Совсем нового типа женщина в моей жизни. Бросала меня столько раз, что я к этому почти привык. И никогда не извинится — ушла и при­шла. И так с кем угодно.

Неприкаянная. Просто дрейфует. Но знает, что делает. Это вам не глазастенькая школьница. Была замужем, потерлась там-сям. И так, думаю, ей обрыдло, что стало все равно. Пока добрались мы до Ислан­дии, я выкинул ее из головы. А добрались до Англии, послал ей письмо.

Почта к нам долго не ходила, лишь после двух недель тренировок и приписки к группе наладилась. И стал я получать эти письма. Ее занес­ло в Канзас, где-то там она делала Б-29. Решила вести себя по-хороше­му, утихомириться. Прошло ее бурное времечко, теперь она по всем ста­тьям порядочная. Извиняется за тот вечер. И собирается написать книгу.