Серенада большой птице - [38]

По очереди мы представали перед классом, выслушивая откровен­ный и безжалостный разбор своей личности. И критика тогда была совершенно объективной.

Чаще всего мы делали доклады о том, что мы делаем, как само­совершенствуемся, как оцениваем развитие своей личности, расцвет своего «я».

Завершал этот эксперимент шестинедельный выход в жизнь, в те­чение которого мы должны были удержаться на работе, проводя там весь день, не получая зарплаты, но зато познавая окружающий мир.

Один наш парень пошел в архитектурное бюро, другой — в банк, еще один — в больницу, девушки разбежались по школам и тому по­добное.

Я выбрал лесничество и провел шесть недель, просматривая докла­ды о состоянии рыбных угодий, выискивая самые лучшие места для рыбалки. Я сматывался оттуда, когда еще не было трех, чтобы поспеть поиграть в бейсбол.

Когда в конце года мы делали отчет о работе, я заявил, что ниче­го путного из этого мероприятия для себя не извлек. Тут-то и раз­ладились мои отношения с мистером Арнольдом. Но в тот момент я в полной мере оценил его умение сглаживать острую ситуацию.

Он решил показать мой отчет мистеру Корну (директору), чтобы выгнать меня из группы как непригодного для прогрессивных методов обучения. Поэтому я забрался к нему в стол, выудил свой отчет, вы­бросил его и за ночь написал новый, благодаря чему прослыл весьма преуспевшим на своей работе в лесничестве, глубоко оценившим ве­ликолепную возможность познать жизнь изнутри, полностью соглас­ным с тем, что не могло быть ничего лучше, как именно таким образом провести последний год в школе.

Тогда мне надо было либо продать себя, либо еще год просидеть в Саут Скул, и я выбрал первое. После все собирался как-нибудь зай­ти в школу и как следует отколошматить мистера Арнольда. Но так и не осуществил это.

— Прекрасная жизнь у нас была в старших классах, — говорит Пит. — Вот бы сейчас туда вернуться.

Нет, я не хочу. Самым лучшим днем в моей жизни был последний день в школе.

Может быть, именно там и пошла моя учеба наперекосяк. Стоило мне попасть в эту школу, как я тут же охладел к занятиям.

Поучив год планиметрию, я совершенно забросил математику. Решил, раз я не хочу быть ни профессором, ни инженером, она мне больше не понадобится.

Я не ощущал необходимости тренировать свой ум.

Помню мисс Мориссон, крохотную седенькую женщину, которая заставляла нас запоминать каждую теорему слово в слово, каждый шаг в ее доказательстве, все по порядку, для укрепления наших моз­гов. Пятницу она отводила на то, чтобы наставлять нас на путь ис­тинный, держа перед нами речь.

Она первая в моей жизни заговорила о том, что мир катится в про­пасть и причина в том, что люди ленивы, не умеют владеть своими мозгами и мягкотелы. Она говорила: «Математика нужна вам, чтобы заставить ваши головы мыслить ясно, логически и обоснованно, вос­питать в вас стремление всегда доискиваться ответа».

Занимался я какое-то время и физикой, но не поладил с учителем и чуть было не вылетел из школы, когда рассказывая об опыте, кото­рый проводили на мосту Уитстоун, заявил, что это было пустой тратой времени.

Я не считал необходимым познавать законы мироздания.

В последнем классе я проходил химию у мистера Буша, который вел у нас на втором году курс естественных наук по прогрессивной методике. Мистер Буш был славный малый и вполне передовой. Он разделил класс на две группы, в одну вошли те, для кого химия мог­ла пригодиться в будущем (или, по крайней мере, какие-то основные навыки ведения лабораторных исследований), в другую — те, кто же­лал получить лишь общие сведения.

Я пошел в ту, где давали общие сведения, потому что становился все ленивей и ленивей. Сейчас я не могу даже сказать, что такое ва­лентность. Не научился обращаться и с самым простым лаборатор­ным оборудованием.

Живя в то время, когда ученые научились раскладывать мир на его составные части и синтезировать совершенно новый, невероятных возможностей, я не помню даже, как выглядит формула бензина, не представляю, как хотя бы начать количественный анализ и с трудом могу вспомнить разницу между соединением и смесью.

— Воздух — это смесь, — говорю я вслух.

— Что? — приподнимается Пит.

— Ничего, — успокаиваю его.

Воздух теперь для меня больше, чем земля, вдруг приходит мне в голову. Воздух — это то, где я побывал в Брауншвейге, Гамбурге, Штеттине.

Прогрессисты от педагогики исходят из того, что ребенок сам зна­ет, что ему нужно, сам сумеет сделать правильный выбор, поставит себе цель и будет трудиться в поте лица, чтобы достичь ее. Вообража­емый ими ребенок знает и то, как стать мужественным гражданином, свободомыслящим и осведомленным членом мирового сообщества.

Может, и есть где-нибудь такие дети.

Четвертого ноября 1936 года мы разыграли у себя в классе выбо­ры. Почему-то выиграл Ланден двадцатью шестью голосами против двадцати четырех.

Помню, как все у нас всколыхнулись, когда руководительница се­минара по печати сказала, что и на стороне бастующих может быть своя правота.

В Саут Хай Скул училось много хороших ребят. Были там три или четыре негра, несколько немцев из колонии у кирпичного завода, один или два китайца, вот не помню, были ли японцы, но уж точно ни од­ного итальянца... остальные американцы, большей частью из основа­тельных семейств среднего достатка.