Серенада большой птице - [36]

Только по зенитным разрывам понимал, что мы над Мюнхеном. Меж­ду нами и остальным миром — дымящееся блюдо облаков.

— Уверены, что мы бомбили Мюнхен? — вопрошает Мок по пути до­мой.

— Ну ты даешь! А что же еще? — откликается Симмерс. — Откуда же по нас били зенитки, с Кони-Айленда, что ли?

— Вот это забавно! — задумчиво изумляется Мок. — Вернее, ужасно.

Когда наше бесконечное возвращение в Англию кончается и самолет поставлен на стоянку, Грин присаживается со мной на минутку, чтобы обсудить сегодняшнее. Да, не так уж плохо. Долгий был день, но про­шел нехудо. Работалось нормально. Грин, подмигнув, улыбается.

Когда нас везут к складу амуниции, ложусь на пол грузовика и поч­ти засыпаю.

На разборе полета случайно встречаю одного парня, бомбонаводчика, который говорит, что знает одно место по Кембриджскому шоссе, где продают клубнику.

— Представляешь, клубника! — заманивает он. — Огромная, крас­ная! Поехали!

Свежая клубника — это что-то невероятное, немыслимое, как молоч­ный коктейль, или Солнечная долина, или катание на волнах на побе­режье близ Ла-Холья.

Но мы и вправду находим место, где растет клубника, отыскиваем парня, который ею торгует, и уговариваем продать нам. Он готов, но только по четыре фунта каждому.

На обратном пути нам попадается школа, где во дворе несколько малышей играют в «спитфайров» и «мессершмиттов».

— Давай дадим им немного клубники, — предлагает Пит.

Мы останавливаемся и подзываем детей.

— Эй, хотите клубники?

Четверо подбегают: три мальчика и девочка, а одна кроха осталась, прячась за дерево. У них грязные руки и колени, волосы у всех светлые.

Первым берет мальчик, но самую маленькую и зеленую.

— Возьми большую, — говорю я. — Да бери целую пригоршню.

— Давай, малыш, — подбадривает его Пит. — Бери на весь день.

Им неловко, но каждый захватывает полную пригоршню ягод, застен­чиво хихикая и глядя под ноги.

— Возьмите и для той маленькой леди за деревом, — говорит Пит.

Они не заставляют себя долго упрашивать и затем бегом пускаются к школьной лестнице, усаживаются там, давясь смехом и запихивая клубнику в рот.

Еще раз окидываю взглядом школу. Вся Англия вокруг покрыта зе­ленью, а школьный пыльный двор — бетоном. Вся Англия полна мягкой и спокойной прелести, школа же удручающе неприглядна и уныла.

Проехав с милю, мы оказываемся у теннистой аллеи старых деревь­ев, ведущей к большому загородному замку в доброй миле отсюда.

— Давай тут остановимся и прикончим клубнику, — предлагает Пит.

Прислонив велосипеды к ограде, проходим через незапертые ворота и хлопаемся под первым же раскидистым деревом.

Солнце, дробясь, проникает сквозь листву, от травы исходит свежий сладковатый запах, и на минуту охватывает успокоение и мир нисходит на меня.

Но прислушаюсь, и в меня проникает гул самолетов. Даже не глядя знаю, что это истребители возвращаются, может быть, после обстрела до­рог под Парижем. Затем в вышине появляется группа «галифаксов», тя­нущих за собой бомбы-планеры; мы с Питом провожаем их взглядом на Шербур.

— Ты вспоминаешь школу? — спрашивает вдруг Пит.

Я киваю. Она мне как раз только что вспомнилась. Видно, та школа у дороги на нас обоих подействовала.

Таких школ в Америке тысячи, они натыканы повсюду, маленькие, обшарпанные, отслужившие свое, нечто чужеродное всему окружающему.

Но я ходил в другую... Ничего похожего на это английское подобие американских начальных школ...

Я прошел все ступени государственного обучения в Денвере, оно, счи­талось, ведется по наипоследнейшему слову педагогики.

Денверскую школу политика не очень волновала. Учителям плати­ли исправно, и здание и оборудование были на уровне. Конечно, в старых районах города школы были довольно обветшалые, но когда вырастал новый район, то обычно там появлялась впридачу и новая школа.

Первые годы учебы я провел в Вашингтон-парке. Начал там с под­готовишки и прошел весь путь до шестого класса. Меня научили чи­тать и писать, складывать и вычитать, производить деление длинню­щих чисел.

В первом классе я хорошо запомнил мисс Вуд. Однажды она уст­роила мне взбучку просто так, а моей маме сказала, что я, наверное, умственно отсталый.

Мама взялась за меня так, что овладение знаниями пошло у меня в темпе.

Потом была некая мисс Крайсленгер, в третьем классе она учини­ла мне разнос, потому что я рассмеялся, когда у одной малышки ве­тер вздул юбку, показав трусики. Она заставила меня извиниться пе­ред этой девочкой.

Учила нас еще мисс Майерс, у которой был пунктик — скворечни­ки, и она всех заставляла их строить. А мисс Ликти (или что-то в этом роде) заявлялась к нам в душевую, где мы устраивали катание на животах, и, постояв там некоторое время, приказывала прекратить, потому что мы слишком шумим.

Учила нас и некая миссис Пейкель, как-то она продержала меня весь день в школе за то, что я обозвал одного мальчишку вруном. Она заявила, что я не достоин быть младшим бойскаутом и что меня дол­жен жечь форменный галстук; по ее выходило, будто все, кто произ­носит слово «врун», прямиком попадут в ад.

В шестом занятия у нас начинались всегда следующим образом: миссис Пейкель поднимала весь класс, и мы должны были произно­сить стихотворение, начинавшееся словами: «Мощь и бодрость, напор и живость», а дальше больше, все в том же духе.