Серенада большой птице - [27]

Но я бы мог рассказать о группе маневренных «мессеров-109», ко­торые некоторое время обретались над Туром.

Сейчас кажется, вроде этого никогда и не было. «Крепость» в не­бе, на расстоянии от трех до шести миль вверх от всего этого, и единст­венное, что здесь реально, — элероны и рычаги управления двигателя­ми, штурвал и педаль руля направления, кислородная маска, забитая слюной.

Зенитки становятся реальностью, когда цапнут за крыло или про­дырявят бензобак. Остальное время это просто жуткое видение из мяг­ких черных клубочков и желтых вспышек за окном кабины.

Вполне реальны «Мессершмитты-109», когда они заходят сверху слева, мигая посадочными огнями. И чересчур реальны, когда откры­вает пасть верхняя турель, носовой пулемет начинает строчить, а от удара двадцатимиллиметровки отлетает у самолета полхвоста.

Однажды я видел Шарпа в залитом кровью комбинезоне, он все выкручивал шею, чтобы увидеть свою рану. Я видел ногу с раз­дробленным коленом и разможженный череп стрелка, ноги оторва­ло у него как раз ниже бронекуртки. И был этот парень таким же мерт­вецом, как любой, кто полег сегодня на берегу. Убитый в небе — что убитый в траншее.

Но в «крепости» не бывает столько смерти, сколько в окопе. И за­пах ее до тебя не доходит, и звуки тоже; каждую ночь, пока удача с тобой, ты спишь на одном и том же месте и постель твоя всегда наго­тове, суха и удобна.

Я думаю о тех парнях на земле, что бредут по дорогам, продира­ются сквозь заросли, всегда настороже, всегда наготове, и, надеюсь, с делом своим они справятся нормально.

Теперь все иначе, чем накануне. Теперь я сам хочу сесть в свою боль­шую птицу и опять лететь на задание.

С тех пор как кончил летное училище, мне ни разу не доводилось испытать жажду боя. Теперь она во мне.

День спустя

Холодно утром, мрачно и тихо. Вылетов нет. Мы сидим около при­емника в комнате Флетча и слушаем радио, передают какие-то невразу­мительные сообщения, от них никакого толку.

К ленчу прибывает пара транспортных самолетов, в них новые эки­пажи, совсем свеженькие, невинные, они заполоняют всю столовку. На кухне мяса было на три дня, но когда в половине второго я туда про­тискиваюсь, то получаю лишь позавчерашнюю котлету.

Заходит Парада, а я сплю. «Пошли в оперативку,— подымает он меня. — Там сообщат задание».

Мы сидим в оперативном отделе после обеда, ожидая «добро» на вылет.

Туман покрыл самолеты, и ни слуху ни духу ни о каких вылетах.

Но никто особенно не зубоскалит. Позавчера, когда шла война только в воздухе, мы бы все изворчались, но с тех пор война измени­лась, и теперь все права ругаться у тех, кто сейчас в Нормандии.

Сегодня у нас какой-то Голливуд да и только. Все вроде как не взаправду. Но никто будто не замечает. Солдаты строчат на машин­ках, наполняя и без того забитые картотеки. Дени изображает из се­бя сотрудника оперативного отдела, а командир части Мартин воспри­нимает это спокойно, будто так оно и е^ъ и Дени лучший помощ­ник.

Пытаюсь заснуть на упаковочной клети с яйцами, сваливаюсь ·— и четыре яйца всмятку.

— Ну что ты скажешь? Торчим здесь полдня,— рычит кто-то.

— Уже пять часов,— добавляет другой.

Но вот с напряженным видом входит Порада и приказывает веду­щим идти на инструктаж, а остальным разойтись по машинам.

Еще ничего не знаем, никаких указаний. Взлетаем под вечер и на­правляемся к западу Англии, затем поворачиваем на юг. Через ппо- лив на побережье, где и не видно, что идут бои и что много мертвых уже лежит в прибое.

Мы высоко вад всем этим. Делаем один несложный заход. И вот она, цель — аэродром в местечке под названием Кельвин-Бастар, не­далеко от Лорьяна, туда раньше заходили «крепости».

Наступает мой черед взять штурвал и делать заход, солнце про­валивается в мягкую синеву в сторону моря. Когда начинаем бомбить, снизу уже сплошной дым и хаос, который устроили до нас другие эскад­рильи. Зенитки опомнились, когда мы уже отбомбились.

Первые четыре разрыва пришлись как раз за окном кабины. Вижу тусклые вспышки от разорвавшихся снарядов.

Ведущий эскадрильи резко берет вправо. Но зенитки быстро опять пристреливаются. Раздается отвратительный скрежет. Ясно, в нас по­пали.

Двигатели в порядке.

Приборы нормально.

Все о’кей.

Но душу сводит от беспомощного страха перед пушистыми черны­ми клубочками разрывов. От них никуда не деться.

Выходим наконец из огня — и домой.

— Стрелок вызывает командира,— раздается голос Бийча. — Мы получили две пробоины в брюхо.

Стоит только выйти из зенитного обстрела, как он уже кажется чем-то привидевшимся.

Снижаемся в сгущающиеся сумерки на востоке. Подаюсь вперед, чтобы увидеть скорей Англию. Англия! Произношу про себя, затем ед­ва слышно, осторожно двигая губами.

Когда мне было восемь, я впервые прочел «Робин Гудаа» и после этого перечитывал раз двадцать. Шервудский лес и Ноттингем времен Ричарда Львиное Сердце. Сколько я тогда мечтал обо всем этом и ждал того дня, когда буду у поручня корабля вглядываться в гори­зонт, ловя первые очертания Англии, возникающие в дымке из моря!

Почти как сейчас.

Но не совсем, потому что Англия теперь — это дом, более дом, чем Колорадо, и даже больше, чем родительский кров на Иорк-стрит.