Сердце внаём - [55]

Ведь, если начистоту, все те подследственные – истцы и ответчики, виновные и пострадавшие, грешники и праведники, – с которыми мне прежде доводилось встречаться, во мне не нуждались. Ни душой, ни телом. Им нужен был суд, приговор, протокол, выписка; в моральном плане – месть или утешение, словом, закон или то, что они для себя считали законом, но я им был не нужен. Покидая полицейское управление, они забывали обо мне; покидая здание суда, они забывали и о законе. Дик – первый, кому я был нужен не как следователь, а как человек. Я замечал, каким радостным огнем зажигались его глаза при моем появлении, как жадно завязывал он разговор со мною, с какой откровенностью отвечал на вопросы, которые угрюмо пропускал мимо ушей с другими. Он видел во мне не судейского крючка, а ходатая, товарища. Он видел во мне тайного единомышленника. В этом я уже боялся себе признаваться. Так же, как, гордясь, что он – первый, кому я нужен, боялся продолжить: и последний. За этим следовал выход на профессию. Между тем решимости я в себе не находил и, опасаюсь, не найду до конца дней. Тогда слишком многое придется поставить под сомнение. Не то печально даже, что годы пойдут насмарку, что слетит весь апломб, что закудахчут кумушки в погонах. Пусть их! Самое страшное – встать на колени перед матерью и сказать ей: «Ты была права, ты знала меня, как никто, и вот блудный сын, наг и бос, вернулся из дальних странствий в твои палестины…» Бр-р-р! Уже из-за этого я никогда не отступлю, хотя и буду чувствовать себя, как на арене римского цирка. Закачаюсь над пропастью, но так и не подам знака страховщикам…

«Какой из тебя офицер, ну какой из тебя офицер? В тебе нет такой косточки. Ты сможешь служить только на руководящих постах, а до них нужно еще добраться. Отказывая себе во всем, угождая начальству. Расталкивая локтями соперников. На это уйдет вся жизнь. Тебя не хватит. Ты пожалеешь еще, Гарри, пожалеешь, сынок. Помяни мое слово…» Да, все-таки воспоминания иногда бывают полезными. По сути, конечно. Цена же неприятных мемуаров очень дорога. Я и сейчас плачу наличными: возле самой набережной с размаху забил застарелый тик в левой ноге. Он появился в период размолвки с первой женой и с тех пор постоянно навещал меня в моменты трудностей, независимо от повода. Как правило, держал под напряжением недолго: пощиплет минуту-другую и отпустит, но потом плохо двигалась нога, приходилось волочить. На сей раз разряд пульсировал подольше, поэтому пришлось задержаться у парапета, чтобы расходить ступню. Черт, больно! Холодно как, однако! Лето давно промчалось. Денечки пошли с заморозками. Вернейший признак – исчезновение полумильных очередей за мороженым. И руки без перчаток к вечеру стынут. Фу-у, отпустило, кажется. Да! За все приходится платить, даже за право прогуляться по свежему ветерку. Кому-то и это заказано. У жизни законы строгие: думаешь, хаос вокруг, беспорядок, ан нет, все по расписанию, и судьба ежедневно расклеивает на висячих столбах свои проскрипционные списки. Как знать, кто следующий? Дышишь, ешь, пьешь, стреляешь глазами в женщин, а потом вдруг ненароком поднимаешь зрачки от фигурных туфелек и видишь на стене огнедышащую фразу: «Подсчитан, взвешен, осужден». И ждешь судного часа. А бывает, и ждать не дано: не успеваешь и переодеться в чистое. И как это сопрягается с криками о счастье, которые мы слышим уже две тысячи лет подряд? В идеале каждый должен быть счастлив. Мы все одинаково выходим из материнского лона, имеем одинаковый облик. Но все-таки счастливы не все. Неужели жизнь наша и впрямь где-то расчислена по дням, неужели с первого крика, с первого хватательного движения, с первой капли теплого молока вершится твоя судьба, неотвратимое шествие по земной юдоли? «Двое делают одно дело, а результат получается разный». Где ж причина? В деле? В том, кто делает? И почему мы ставим себе эту задачу? Не является ли зачастую призвание самовнушением?..

Вот взять, к примеру, меня. Правильно ли поступил, согласившись вести следствие по Грайсу? Правильно я поступил. Мои служебные обязанности не позволяли выбирать, да и отлынивать от трудностей не в моем характере. Но до чего меня довело расследование! Как все чинно начиналось и как по-домашнему кончается. Я – уже совершенный невротик, меня мучает тик, у меня головные боли, я страдаю бессонницей. Мои отношения с Биндером давали возможность намекнуть на желательность другого задания. Он не равнодушен к моей жене, я мог бы воспользоваться, ну, к такому самобичеванию я не готов, но отказаться тем не менее можно было. Выходит, неправильно я поступил. Однако теперь рассуждать поздно. Дело сделано, а как сделано – судить начальству. В отчете поставлена последняя точка, и завтра он ляжет на стол шефа. Все мои нервы, вся моя кровь ушли в отчет, но он многие дни не дает мне покоя. Вернее, не он, а тот, о ком в нем говорится. Мне мерещится порою, что я сфабриковал новое дело Эдальжи, когда как день ясно: это натяжка. Мой отчет – сплошное оправдание, куда там – панегирик. Остается только изложить его приличествующими случаю стихами. В Шекспира, что ли, заглянуть? А платить они мне за оды как будут: сдельно или по окладу? Надо непременно настоять, чтобы напечатали в антологии молодых авторов.