Сердце-озеро - [8]

Изуверству графскому заслон.

С керосином он схватил посуду,

Ужасом смертельно опален,

И плескал он, и свечу — к гардине,

И сквозь пламя — в спальню. В тот же миг

Огненные кисти — по картине,

По алькову… Дым, смятенье, крик…

Вот — она! Схватил, нащупал створки —

И в окно, в кусты колючих роз.

Дальше — в парк, ярами, по задворкам…

В барский дом бесчувственную внес

И склонился к барынину креслу,

Девушку на коврик положа.

Подал деньги:

— Вот вам за невесту,

А жених зарезан без ножа.

Охала старуха поначалу,

Покаянно колотила в грудь,

Перед образами обещала

Графу деньги грешные вернуть.

Но, увидя девушку живою,

Рассудила делом да ладом:

— Неонила будет жить со мною,

А тебе закрою двери в дом.

Поджигатель ты или убийца,

И пытать про то не стану я,

Не обижу девку-голубицу,

Ты ж ступай — и бог тебе судья!

Но не бог судьбу под корень срезал —

Догнала кощеева рука.

Скорый суд, кнуты, клеймо, железа,

Тракт, Сибирь, могила рудника.

А потом гремел завал в забое,

Выносили мертвых как дрова.

Он один заплакал — не от боли,

От того, что позабыл слова.

Он бежал от вечной ночи к свету,

Да попал сюда, в подземный зал…

Девочке отшельник сказку эту

Страшную, как правда, рассказал.

— А конец-то где? Где свадьба, дедо?

В сказке надоть мед и пиво пить.

— Есть конец, да мне пока неведом.

— Он хороший?

— Всякий может быть.

А у Нюрки самоцветным градом

Слезы так и высветили тьму.

— Что, сестренка, пожалела брата?

Счастья хочешь брату своему?

Затянула косыньки тугие

Косоплеткой, свитой из тряпья:

— Не-е, не брат он. У меня другие,

Не из богомазов братовья.

Клим, старшой, в солдатчине загинул,

Степшу придавило, он горбат,

Трошеньку-младенчика — в могилу

Закопали…

— Значит, Нил — твой брат!

И его не надобно чураться,

И за вас клеймо горит на нем.

Просто мы с тобой про наше братство

Поздно, очень поздно узнаем.

Дуб единый, огружая ветви,

По земле рассеял семена.

Дети и детей потомков дети —

Братья, если Родина одна.

В первородном черноземном слое

Корни у тебя и у меня.

Мы — в родстве,

Немыслимо иное,

Мы — родня, великая родня.

Память наша — в будущее вера.

Сквозь нее в бессмертие взгляни

И следы Игнатьевской пещеры

Сохрани для будущей родни.

Портрет

Человек в познанье ненасытен,

Ищет, ищет, время торопя.

Был бы предок наш не любопытен —

В люди бы не вытянул себя.

Да и мы бы камушком дробили

До сих пор звериные мослы

И не только до автомобиля —

До телеги вряд ли доросли.

Вот и Нил по каменному ходу

Свой идет оглядывать мирок:

Надо жить, искать рукам работу,

Мыслям — волю, а ногам — дорог.

Свет лучины вклинивает в темень,

Еле пересиливает страх.

Коридоры. Каменные стены.

Щель ведет куда-то на чердак.

Залы, своды, пропасти, разломы

В темноте нашаривает глаз.

На стене в укрытые хоромы

Примечает узкий перелаз.

Язычки мигающего света

За литьем причудливых колонн

Обнажили темные скелеты —

Скорбный прах неведомых времен.

Каплют капли в каменные чашки,

Под ногой рассыпался костяк.

По спине забегали мурашки:

«Может, мне, заблудшему, вот так…»

От пучка лучей отпрянул сумрак.

Это что?

             Подземного рекой

Нанесен таинственный рисунок?

Или человеческой рукой?

На останце, в полукруглой нише,

Охрой прорисована змея.

Справа — бык рогатый, а повыше

Плотных линий сомкнуты края.

Палки, палки… Так впервые дети

Робко в доску вдавливают мел.

Человек былых тысячелетий,

Сам дитя, иначе не умел.

Разберись, кого нарисовал он?

Что за плоть в веках сохранена?

Голова пятном и грудь овалом…

Да ведь это женщина! Она!

Как любил он, коль в пещере мокрой

Голодал, от холода дрожал,

Но на черном своде красной охрой

Божеством ее изображал!

Не срубил еще избенки предок,

Ни двора не сладил, ни кола,

А уже иную радость ведал —

Выше насыщенья и тепла.

И другая, в облике богини,

Превратив натеки в облака,

Как на той, сожженной им картине,

Пристально взглянула с потолка.

Нет, не наважденье, а заклятье,

Властное веленье изнутри,

Из сознанья:

— Ученик Игнатья!

Кисть возьми и диво повтори!

Нил стоял, как в спальне на стропиле,

А меж красных пятен и полос

Вновь черты любимой проступили,

Дорогие, милые до слез.

Их теперь на древнем пепелище

Оживит и сердце, и рука,

Краски негасимые отыщет

Верный глаз на долгие века.

В бездну горя канул город Китеж,

Но опять гремит в колокола —

Он, художник, Женщину напишет,

Чтоб вовек она не умерла.

Да взойдет на сером стылом камне

Ясная заря ее души…

Он отцово слышит приказанье:

«В знак любви сей подвиг соверши!

Не губи сердечности бесстрастьем,

Не погасни искрой на ветру

И запомни:

Человек всевластен,

Если служит людям и добру».

Счастье не по щучьему веленью!

Жизнь — страда, великая страда,

Полнота ее от вдохновенья,

От безмерной радости труда.

Он в страде своих злосчастных буден,

Пусть людьми отвержен и клеймен,

Красоту души подарит людям

Разных поколений и времен.

Он теперь во сне и въяве грезит,

Грезы жалят, жалят, как шмели.

На слезах горючих он замесит

Краски неба и родной земли.

— Напишу ее под сенью сада, —

Шепчет он, — живую сотворю.

Что ж мне надо?

Мне увидеть надо,

Вспомнить надо радугу, зарю…

Вот он, полдень солнечный, распахнут

Всем привольем, всей голубизной…

Ах, как травы нестерпимо пахнут

Медом, ветром, росами, весной!..

Он открыто входит в мир прекрасный,

Поднимает очи к небесам:

— Здравствуй, солнце!

Слышишь, солнце? Здравствуй!