Сердце-озеро - [7]

Духовенство и чиновный сброд.

Раз вдова, помещица, прислала

Лошадей. Сынок ее, корнет,

За отчизну пал. Но что ей слава!

Ни могилки, ни портрета нет.

— Нарисуешь, бог тебе поможет.

Что скажу — на холст переноси…

Он — пригож…

                        Да мало ли пригожих

Сыновей у матушки Руси!

И художник то штрихом, то цветом

Подбирал глаза, улыбку, бровь.

А меж делом, под весенним цветом

Молодая заиграла кровь.

Барыня сиротку воспитала

Для услуг. Да так, чтобы она

И романы на ночь ей читала,

И была учтива и скромна.

И таскала барыня, скучая,

День и ночь служанку за собой:

— Неонилка! Завари-ка чаю!

— Неонилка, выдь да песню спой!

— Почитай на сон. А утром рано

Ехать в город ты со мной должна…

Лучше б не читать ей тех романов,

Если крепостною рождена!

Как же юным под сиротской стужей

Не услышать сердца перебой

И не протянуть друг другу души,

Рабской породненные судьбой!

А весна охапкой, не по горсти

Им тянула в окна, не стучась,

Белые жасминовые грозди

И листвы затейливую вязь.

И писала этой тайной вязью

Вечно молодые письмена

О любви и о неверном счастье,

Что короче, чем сама весна.

А работа шла. Портрет гусара

Живописец выполнил, как мог,

И, когда закончил, мать сказала:

— Ты вернул мне сына, видит бог!

Прослезилась, отблагодарила,

Расплатилась. Подали коня,

И шепнул тихонько Неониле

Он два слова:

— Ожидай меня.

И домой как вихрь.

А дома — горе.

Слег старик, на лбу холодный пот.

Хворый, он зачем-то ездил в город,

А теперь лежит, кончины ждет.

Непривычно ласково приветил:

— Сядь, сынок, поведай, не таи —

Что на сердце… Я давно приметил

Все печали скрытые твои.

И прервал признанье:

— Знаю, знаю…

Не мечи словами, как казной.

Неонила — девка крепостная,

Да и ты покамест крепостной.

Боже правый! Нил да Неонила —

Два раба — невеста и жених!..

И рука, слабея, осенила

На прощанье…

                       Сын к руке приник.

Глубоко глаза ушли в глазницы,

Отчий взор был темен и колюч,

— Дай шкатулку мне из-за божницы…

Отстегни с цепочки медный ключ…

Завещаю! Вот твое наследство.

Береги шкатулку. А пока…

Смерть за дверью… Надо оглядеться…

Позови…

— Кого, отец?

— Попа.

Отошел. Земле предали тело,

Разошлись, толкуя кто о чем,

И тогда отцовский дар несмело

Нил достал и отворил ключом.

Пустота! Один бумажный свиток,

Медяки да горстка серебра.

И трудились вроде не в убыток,

А поди ж, ни денег, ни добра.

Развернул бумагу при лампаде.

«Хоть скупился старый богомаз, —

Думал он, листок рукой разгладив, —

А меня от скупости упас».

Вдруг на свитке задрожали буквы

И сургуч запрыгал на шнуре:

— Вольная!

Так вот зачем так скупо

Жил старик в глухой своей норе!

Записал: «Игнатьев Нил, художник».

Он — свободен, эка благодать!

Он теперь потрудится, как должно,

Чтоб и ей, любимой, волю дать.

Он спешит к невесте, как на свадьбу,

Напрямик, по рощам, по логам…

Вот усадьба. Он скорей — в усадьбу,

К ней. И вместе — барыне к ногам.

Барыня, не гневаясь, толково,

Тихо так:

— Сильна у вас любовь.

Неонилку отпустить готова

От нужды за тысячу рублев.

Не чернавка девка, мастерица,

Обхожденье знает и умна,

Статью и обличьем — царь-девица,

Ей две тыщи — верная цена.

Усадила, чай подать велела:

— В память сына рада вам помочь.

Слушай, Нил Игнатьев, слушай дело.

Графу нужен мастер…

…В ту же ночь

Мчался, как за собственною тенью,

С красками в мешке да с посошком,

Пересек до графского именья

Чуть не полгубернии пешком.

А чего наслушался дорогой!

Граф распутен, зверем зверь на вид,

Дюже норовистый, дюже строгий,

А коль угодишь — озолотит!

Доложили. Граф сказал:

— Наслышан,

Может, мне с тобой и повезло.

Если в спальне потолок распишешь,

Дашь искусство, а не ремесло, —

Тысячи рублей не пожалею.

А за недостойную мазню,

Как твоих предшественников, — в шею,

А не то в три шеи прогоню.

Нил помост готовит: «Все исполню!»

Прихотлив изысканный заказ,

Но душа поет: люблю и помню,

Будь рука верна и точен глаз!

На плафоне, на жемчужной пене

Афродита, вся озарена,

Среди волн, ласкающих колени,

Быть живой, пленительной должна.

Чтоб рассвет касался нежной кожи

И едва полуоткрытых уст,

Чтобы старый граф на мягком ложе

Молодел в истоме нежных чувств.

Цепи дней наковывали звенья,

Нил молил богиню: оживи!

Призывал от бога вдохновенье,

А оно явилось от любви.

И черты любимой проступили

Красотой небесной и земной.

Из покоев вынесли стропила,

Граф сказал:

— Прелестно! Долг — за мной.

И богиня, и амуры с лютней,

Как живые. Тысячу — плачу.

Значит, в понедельник пополудни

Будь в конторе. Я оповещу.

Да не гни, не гни поклоны сдуру,

Заслужил награду. Но скажи:

Где ты взял столь дивную натуру?

И ответил мастер: — Из души…

Рассчитал конторщик в понедельник

Уж под вечер. Поздняя пора,

Мало ли охотников до денег,

Надо ждать в каморке до утра.

Отмокают кисти в керосине,

Бурой кровью оплывает крон.

Нил — богатый, вольный сын России —

На чурбак садится, как на трон.

Над его душой, свободной, гордой,

Первый раз не занесен топор,

И в людской, за тонкой переборкой,

Ловит он ленивый разговор:

— Слышь, за девкой подали карету…

— За две тыщи кралю приволок…

— Так девица, сказывают, эта,

Что маляр навел на потолок.

— Где сыскали?

— В деревеньке дальней.

— Граф велит — найдут из-под земли…

— Скоро поведут в опочивальню…

— Слышь ты? Воет.

— Значит, повели.

Нил рванулся. Да ведь слуги всюду —