Сердце искателя приключений. Фигуры и каприччо - [44]

В сфере науки скудость наших усилий тоже бросается в глаза. Здесь мы уподобляемся не столько слепцам, сколько глухонемым, которых какой-то шутливый господин пригласил на грандиозное оперное представление. На сцене мы видим целый ряд примечательных событий и, в конце концов, улавливаем их связь с движениями, производимыми оркестром. Мы делаем огромное множество проницательных и небесполезных наблюдений. Однако от нас навсегда будет скрыто, что всё описываемое и выстраиваемое нами — стихии, атомы, жизнь, свет — обладает собственным голосом. Да, если бы мы могли слышать этот голос, мы могли бы летать без самолетов, а тела были бы для наших глаз прозрачны без рентгеновских лучей.

И всё же иногда в нас рождаются бурные фантазии такого рода: мы мечтаем, как с помощью машин будем доить вселенную. Даже Шопенгауэр предавался подобным грёзам, надеясь, что их работа предоставит человеку досуг и тем самым больше возможностей для созерцания. На это следует возразить, что внезапный прирост новых сил и методов, подготавливаемый естественной наукой и реализуемый техникой, проносится как ураган, а потом бесследно исчезает. Возникает впечатление, что огромное войско людей, задача которых — обеспечивать нас ботинками и сапогами, за последние сто лет не только не уменьшилось, но стало ещё больше. И без сомнения, работы у них тоже прибавилось по сравнению со старыми корпорациями времен Якоба Бёме или Ганса Сакса, ибо увеличение досуга противоречит смыслу механики. Она не только будет всё крепче привязывать к себе рабочую силу, но и заставит отдельного человека ещё тщательнее экономить пищу.

Отсюда следует, что в каждом просчитанном до мельчайших деталей предприятии, например в больших гостиницах, ощущается нечто вроде голода, не исчезающего даже тогда, когда всего имеется в изобилии. Когда государство вынуждено распределять пищевые продукты, могут возникнуть чувство голода и паника при полных хранилищах. А совершенное насыщение сопровождается ощущением, что на столе разложено больше, чем могло бы быть съедено. Этим объясняется успокоительное воздействие натюрмортов, а также всех тех блюд, которые, как фрукты или десерт, относятся к разряду демонстративных. В кладовой одного норвежского хутора местный крестьянин застал меня за разглядыванием полных бочек с молоком, припасов чёрствого хлеба, ветчины, колбасы и вяленой рыбы и произнёс: «Maat for et aar», то есть: «Еды на целый год». Среди потоков масс, наводняющих наши города, такого о себе не могут сказать даже самые богатые люди. Всех их от нужды отделяет лишь узкая черта, и иногда, когда понимаешь это, тобой овладевает вселенский страх; нечто подобное бывает при виде китайских рек, несущих свои воды меж высоких, возведённых среди полей дамб.

Поэтому справедливы слова Гесиода о том, что на нашу долю приходится скупой урожай, — и это в мире, полном щедрых даров, где единственный день в году, проведённый в трудах, кормит все остальные. Это заветная цель нашей науки, которая стремится превратить дерево в хлеб, а атомы — в силу. В таких и, пожалуй, ещё более смелых попытках нет ничего утопического, напротив, здесь кроется вера в способность человека преодолеть нужду. Но если подобные искусства приносят плоды, то непредвиденные обстоятельства вновь восстанавливают исходное равновесие — например, увеличение количества пищи увеличивает число едоков или прирост новых сил даёт средства для ведения войны. Марс — ненасытный пожиратель богатств этого мира.

Правда, изречение Гесиода, подобно Луне, обращено к нам лишь знакомой стороной. Оно предполагает, что избыток существует и им распоряжаются боги. Жизнь таит в себе два направления: одно ведёт к заботе, другое — к избытку, окружённому жертвенными огнями. Наша наука по своему устройству подчинена заботе и отвращена от праздничной стороны; она неразрывно связана с нуждой, как измеряющий — с мерой, а считающий — с числом. Оттого нужно было бы изобрести науку об избытке, если только она уже не существует с давних пор, ибо эта наука есть не что иное, как теология.

Стало быть, мы находимся в странном положении, о котором, тем не менее, можно говорить лишь с большой осторожностью. Едва ли мы воспринимаем наш мир как айсберг, возвышающийся над поверхностью лишь своей малой частью. Правда, наши формулы становятся всё более лаконичными, кристальными, строгими, и уже недалёк тот день, когда наука в некоторых областях скажет своё последнее слово. И всё же она никогда не обретёт высшей способности — способности постигать избыток. Здесь в дело должна вступить теология, новая теология с описательным характером. Её задача — именовать образы, известные нам с давних пор. И эти именования будут заключать в себе познание, узнавание и светлую радость.

В лавках 2

Гослар

Даже в повседневной жизни мы обнаруживаем весьма тонкое чувство символических значений, и зачастую мы описываем удивительные траектории, пытаясь отыскать смысл окружающих нас плотным кольцом вещей в истории древних народов, в далёком прошлом. Проходит немало времени, пока мы понимаем, что глаза — лучшее наше подспорье и что достаточно завернуть за угол, дабы воочию увидеть все эти странные вещи.