Сердце искателя приключений. Фигуры и каприччо - [46]

Красный — это наш земной жизненный материал; мы сплошь и рядом окружены им. Оттого красный цвет близок нам — столь близок, что между ним и нами нет ни малейшего зазора для мысли. Это цвет чистого присутствия; под его знаком мы понимаем друг друга без звуков.

Но в то же время ради нашего блага на этот цвет наложены крепкие печати. Мы его горячо приветствуем и так же стремительно отшатываемся от него; он заставляет сердце биться чаще, но в то же время и боязливее. Иначе мир выглядел бы также, как комната Синей Бороды, и, как арена хаотичных столкновений, был бы озарён бликами разгорающихся пожаров. От этого нас берегут хранящие и направляющие силы — княжеский пурпур и чистое пламя очага весталок.

Эта бережливость, ведущая к славе, требует в качестве своего дополнения принцип высшего законодательного духа, которому подчинён синий цвет. В этом цвете обозначаются два крыла духа: удивительное и ничто. Синий цвет — зеркало таинственных глубин и бесконечных далей.

Так, синий известен нам прежде всего как цвет неба. Более бледный и холодный, часто соприкасаясь с серым или даже с зелёным, он вызывает в нашей груди чувство пустого и безграничного пространства. Лишь вблизи тропиков излучается вечно ясная атлантическая синева, которую поистине можно сравнивать с шатром. Но по ту сторону земной дымки небесный свод светится своим глубочайшим, стремящимся к чёрному сиянием, и, возможно, именно там явственно открывается взгляду мощная власть ничто. Звёзды плавают по нему, как плавает в маточном растворе кристалл.

Глубокие моря улавливают этот цвет и разнообразно отражают его — от матового кобальта до светлой лазури. Есть морские дали, что сияют как тёмный шёлк или сапфир, есть кристально ясные поверхности над светящимся дном, а у скал — водовороты, где из пучины цвета чашечек и зениц вырываются струи, чудесно разливаясь вширь. Всякий, кто любит море, помнит моменты оцепенения и следующие за ними моменты ясной духовной радости при виде такого зрелища. Не вода и не бесконечность воды вызывает эту радость, а её божественная нептуническая сила, живущая даже в самой малой волне.

Синий — это цвет пограничных мест и пределов, недоступных для жизни, например, дымки, которая растворяется в ничто, вечного снега и самого центра пламени. Подобным же образом он проникает в тени, сумерки и далекие линии горизонтов. Он приближается к покоящемуся и убегает от подвижного.

Когда появляется красный цвет, мы ощущаем приближение и ускорение отношений; синее, напротив, вызывает чувство удаления и промедления. Сад с синими цветами поэтому наиболее благотворно влияет на наши глаза. Комната с синими стенами представляется нам больше, спокойнее, но и холоднее. Синий цвет имеет целительную для сердца силу. Народная мудрость связывает его со всеми странными, ненастоящими, хмельными состояниями, в особенности, если это лазоревый цвет; затем он опять-таки выступает как символ таинственного, верного и постоянного. В самом деле, синий в противоположность поляризующему красному является цветом, наиболее подходящим для человеческих союзов, универсальным цветом как таковым. Подобным же образом он указывает на духовную жизнь и особенно в фиолетовых оттенках на бесплодность плоти.

Синий цвет связан с духовным, но не с благородным состоянием — последнее характеризует красная гамма, доминирующая в пурпуре. Он почти не имеет оттенков, он уместен там, где закон тождествен себе, не там, где его применяют. Соотношение синего и красного дает материал для высокой медитации: в сфере космического — о небе и земле, в сфере человеческого — о священнической и царской власти.

Чёрная треска [15]

Берген

Корабль пришёл в порт глубокой ночью, и краны немедленно приступили к разгрузке. Лёжа в своей маленькой каюте, я сквозь сон слышал, как они поднимали грузы из трюмов корабля и опускали их на берег. Под эти мерные звуки, разделённые моментами тишины, мне приснился недобрый сон. А привиделось мне, будто один из крюков зацепил меня за край одежды и поднял на огромную высоту, снизу же на меня смотрела испуганная толпа людей. Когда один кусок ткани рвался, крюк цеплялся за другой, и я продолжал висеть. После каждого такого рывка зрители издавали громкие крики. Наконец кран осторожно опустил меня на землю. Толпа поспешила навстречу, и я узнавал в ней людей, которым я был неприятен и которые всегда желали мне зла. Тем более странным показалось мне, что все они смотрели на меня дружелюбно и сочувствующе. Они дотрагивались до меня кончиками пальцев и ощупывали моё тело.

Проснувшись, я вышел на берег, чтобы прогуляться по торвету. Эти северные портовые города напоминают мне картины из далекого детства; они навевают скуку, но в них я чувствую себя как дома. К этому времени в порт начали стекаться рыбацкие лодки, уходившие на ночь в море, и прилавки торговцев рыбой наполнились свежим уловом. Моё внимание привлекла треска, гладкая блестящая рыба, которую вылавливают в огромных количествах и из-за чёрного цвета ещё называют «угольщик». Перед смертью жизненная сила выходит из неё чередой мелких продолжительных содроганий. Тысячи и тысячи рыб раскинулись по рынку чёрным трепещущим ковром, окаймлённым с четырёх сторон пёстрыми прилавками торговцев цветами — жуткое и веселящее зрелище.