Сердце искателя приключений. Фигуры и каприччо - [43]

Вообще восприятие зависит от иных условий. Так, дух работает почти без понятий, вместо них он прибегает к чувственности высшего порядка. Нет чёткой границы между ним и предметным миром, зато он проникает в него с быстротой молнии, причём не будучи привязанным к его поверхности. Он воспринимает её не так, как глаз воспринимает вещи на свету, но полностью проникает сквозь них вроде светящегося флюида необычайной силы. Оттого, когда мы во сне беседуем или спорим с другим человеком, мы точно знаем, что этот другой знает и чувствует; наше восприятие не встречает никакого сопротивления и свободно проникает в него. Точно таким же образом во сне мы редко пользуемся дверью, а проходим сквозь стены и потолки. Мы уподобляемся электрическому току, который до самых атомов пронзает человеческие и животные тела, а также безжизненные вещи. Ведь даже наше зрение не ограничено парой глаз — сновидческий мир подобен растению, в любой части его мы способны узреть гештальт.

Здесь — хотя и с некоторой осторожностью — можно наметить ещё одну перспективу: представим себе, что каждой попытке понять сновидение с помощью точных средств, как, впрочем, любому духовному событию, соответствует некое зеркальное отражение. Выглядит это примерно так, как если бы в измеримый мир проникали чуждые элементы. В этом смысле усилия наших физиков требуют особенного внимания. Здесь бывают смельчаки — ещё более отважные, чем те, кто впервые выходит в открытое море, — проникающие в самые потаённые комнаты. Эта одинокая работа, подобная стуку в недрах рудников, рождает эхо, которое возвращается к нам из неведомых мест. Мы чувствуем, как начинает возрастать оживляющий вещество интеллект, и догадываемся, как будто открывая новое измерение, о сокровищах материи.

О том же самом говорят и видимые события нашего мира. Кажется, будто человек повсеместно начинает вести какую-то вегетативную жизнь, которой техника не противоречит, а наоборот, предоставляет все необходимые инструменты. Здесь следует упомянуть прежде всего о широком распространении ритмических процессов, а также об изменениях, обусловленных высокими скоростями. Есть такие области, где действия людей всё больше и больше приобретают характер колебаний и рефлексов, что особенно заметно на примере транспорта. Быть может, за этим последует уменьшение боли, которая наполняет наш мир работы и по сути своей есть боль сознания. Быть может, так нам удастся достичь вершин désinvolture; ведь эту возможность убедительно показал уже Клейст в маленьком рассказе о театре марионеток. Здесь, как, впрочем, и в сочинениях Гофмана и Э. А. По, содержится скрытое пророчество о нашем механическом мире. Отсюда становится понятно и моё утверждение, что наши кино и радио родственнее скорее миру сновидений, нежели традиционному театру.

Итак, в ситуации, когда новые силы появляются на сцене под незнакомыми масками, — наше сознание само вяжет для них капюшоны и шапки-невидимки — в этой ситуации, как в сумерках, дух узнаёт о масштабах своей ответственности. Он не вправе ограничиваться контролем, который предлагает ему наука. Для него важно нечто совсем иное: пробуждение и отвага.

Третье дополнение

Юберлинген

Здесь, наверное, будет уместно ещё раз коснуться тех самых верхних слоев, о которых упоминалось в «Каменистом русле». В ретроспективе мне кажется, что эта форма — форма коллекционирования отдельных моделей — наиболее соответствует нашему занятию. Благодаря своему стенографическому характеру она овладевает богатством вскрытых пластов, если брать это слово в геологическом смысле.

В то же время этой процедуре должна соответствовать такая проза, которая обладала бы большой пробивной силой. Дух языка обитает не в словах и образах — он пронизывает атомы, которые оживляет неведомый ток, собирая их в магнетические фигуры. Только так он способен постичь единство мира по ту сторону дня и ночи, сна и действительности, географических широт и минувших эпох, друга и врага — во всех состояниях духа и материи.

Избыток

Юберлинген

Изречение Гесиода о том, что боги прячут от людей пищу, я услышал довольно давно, так что смысл его стал ясен мне ещё до того, как подтвердился на опыте. Вдобавок я нахожу всё более явные подтверждения его правоты, причём именно там, где, казалось бы, ни в чём нет нужды.

В качестве примера можно было бы привести человека, который собрал очень богатый урожай и готов скорее раздать часть плодов, нежели снизить цену. Причины этого кроются гораздо глубже, чем принято считать; очевидно, речь идёт о некоей врождённой слепоте всей породы торговцев. Она налицо в тех случаях, когда форма хозяйствования изменяется, а блага по-прежнему утрачиваются, причём в условиях уже не индивидуальной, а плановой экономики, скажем, при неправильном распределении. Даже при относительно небольшом улучшении, известном ныне под именем конъюнктуры, преобладают неблагоприятные последствия. Неожиданный приток крупных сумм денег — предмет мечтаний множества людей — столь же редко приносит счастье. Хорошо известны низменные чувства, охватывающие старателей при виде золотоносных жил, — угар, за которым следуют убийства и насилия, а затем бессмысленная растрата богатства. Человек должен искать пищу и добывать её своими руками; но если её по-настоящему в избытке, человек приходит в смятение.