Сеньор Вольто - [2]

Как-то днем я отправился с Садрой в его мастерскую на окраине города, низкое желтое строение из бетонных блоков с громадным лого минеральной воды Агуазуль, нарисованным на боку, словно флаг гордой нации. Заведение стояло в центре целого акра коричневой грязи и сзади огораживалось куском джунглей. Высокий бурьян, банановые деревья, пальмы. Группа изорванных детей играла в футбол перед ним, а парочка подростков прислонилась к машине техпомощи Тито, покуривая со скучающим видом. Садра настояла, чтобы я остался в машине. Она сказала, что не хочет, чтобы я встревал, но конечно она уже добилась этого тем, что взяла меня с собой. Пока они говорили сразу за дверью, или точнее — пока Садра говорила с ним, Тито все время пялился в моем направлении. Не дала ли Садра, думал я, чинить свою машину бывшему брошенному любовнику? Такая глупость гармонировала с ее характером: окрошкой из феминизма, мелочности и некой вымученной невинности.

В машине становилось жарко, как в печке. Футбольный мяч выскочил на дорогу, и крошечный мальчик в красных шортах, чтобы поймать его, рванулся поперек дороги прямо под автобус, который даже не затормозил и промахнулся мимо лишь на какой-то сантиметр. Дымчатый серый туман начал собираться над гребнями гор позади мастерской, и Тито вышел и стоял в дверях, вытирая руки промасленной тряпкой. Он был тощий и хитроватый на вид с преждевременно поседевшей шевелюрой и густой черной бородой, в хлопчатых брюках-чинос и майкой с надписью «Hard Rock Cafй». Я отвернулся от его пристального взгляда. Позади заросшего сорняками пустыря на другой стороне дороги виднелась полоска залива, синевато-серая вода в чешуе нестерпимого блеска. Вскоре Садра вернулась, раздраженно прыгнула за руль и захлопнула дверцу.

«Puto! Он говорит, что ему наплевать, что я буду делать!» Она выехала на дорогу, пересказывая все, что сказал Тито, рассуждая о его вероломстве и затеяв монолог, который продолжался далеко за полночь после нескольких стопок водки и хорошей дозы прекрасного кокаина.

В течении следующей недели я чувствовал себя заблудившимся в середине собственной жизни и не видел ни следа спасения на горизонте. Чаще обычного я обнаруживал себя сидящим в баре и мрачно глядящим через стол на тихие воды залива и унылую полоску земли, которая, окружая залив, образует мыс Гондурас. Именно у этого мыса встал на якорь Христофор Колумб в своем последнем путешествии; он был тяжело болен и поэтому сам так не поставил ногу на землю, и я предполагаю тем положил пример, который до сих пор довлеет над нашим еле текущим туристским бизнесом. Группа американцев, возвращавшихся из джунглей Мискитии, забронировала номера на утро среды, привнеся в отель необычную и не совсем радующую энергию, плескаясь и крича в бассейне, проливая напитки за обедом, и во всякие часы суток оставаясь бодрствовать и играть в карты. В пятницу охранники тюрьмы привели в номер на третьем этаже нескольких женщин из Ла Сейбы. Женщины эти не осмеливались спускаться в бар, и охранники — те, что не были заняты с женщинами — сидели за столом на краю площадки и пили. Это была та еще шайка. Смуглые, толстобрюхие, с жирными волосами и лягушачьими лицами, в брюках в обтяжку и рубашках с короткими рукавами. Их запястья и пальцы были тяжелы от золотых колец и часов, что они украли или добыли вымогательством у заключенных. Пока большинство из них по очереди посещали женщин, старший охранник, Хорхе Эспиналь, самый толстый и приземистый из них, подымался лишь для того, чтобы сойти на берег и облегчиться. По таким случаям он подзывал меня и просил еще пива и закуски. Он отказывался заказывать у моего бармена, предпочитая рассматривать меня, как лакея. Когда бы я не подходил, он приветствовал меня с фальшивой экспансивностью и подмигивал другим, словно разделяя тайную шутку, а когда я удалялся, он громоподобно хохотал. В ярости и унижении я в этот вечер ушел из отеля пораньше, за пару часов до того как должен был встретиться с Садрой, и бродил по берегу и по городу куда глаза глядят, представляя страшное унижение, которым я подверг бы Эспиналя, если б оказался на его месте.

Наискосок от старого кладбища в Трухильо, древних руин, окруженных рассыпающейся каменной стеной и арочным проемом без ворот, стоящим на дороге из красной глины, что вьется по горе к западу от центра города, расположен блошиный рынок: ряд ветхих деревянных ларьков, где выставлены майки, футбольные гетры, передники, куклы и игрушки, кухонная посуда, ножи и другие домашние товары, цепочки для ключей, складные ножи, береты, кассетные ленты. Вся виды дешевки. Бело-желто-голубые пластиковые флаги с рекламой пива Насиональ висели над ларьками, а за ними был заросший травой пустырь, где с металлической тележки продавали пиво. В тылу этого места стояла маленькая карусель с ручным приводом, подходящая для младенцев, круглая платформа, не более чем шести футов шириной с четырьмя крошечными сидениями. Кучка женщин стояла, наблюдая как катаются их дети. Двое детей ревели и я лелеял злобную мысль, что они стали понимать, что этот ограниченный круг — это все, что они могут ожидать от собственной жизни. С десяток работяг пили пиво и разговаривали. Я купил пива и прислонился к тележке. Небо подернулось дымкой, несколько размытых звезд проклюнулись во взбаламученном мраке, воздух стоял душный и теплый, настоянный запахами жареных цыплят и отбросов из лачуг, столпившихся за пальмами и банановыми деревьями за каруселью. Радио-музыка соперничала с ревом детишек. Постепенно я остыл. Я купил вторую кружку и обдумывал идею купить подарок Садре. Что-нибудь забавное, что отвлечет ее от Тито и Тойоты.