В городе Эстебан Каакс не показывался уже почти целый год, и отправился он туда только потому, что его жена задолжала Онофрио Эстевесу, торговцу аппаратурой и домашней утварью. Больше всего на свете он ценил услады спокойной деревенской жизни; неторопливые заботы крестьянского дня только придавали ему сил, а вечера, проведенные за рассказами у костра или рядом с Инкарнасьон, его женой, доставляли огромное удовольствие. Города Пуэрто-Морада, где властвовала фруктовая компания, где бегали по улицам сердитые собаки и где в каждой кантине орала американская музыка, Эстебан боялся как чумы: из его дома на вершине горы, склоны которой закрывали с севера залив Онда, ржавые крыши, окружающие бухту, действительно напоминали запекшуюся кровяную корку, что бывает на губах умирающего.
Однако в то утро выбора у него не было. Инкарнасьон без его ведома купила у Онофрио в кредит телевизор на батарейках, и теперь тот грозился забрать в счет невыплаченных восьмисот лемпир трех дойных коров Эстебана. Взять телевизор назад он отказывался, но передал, что готов обсудить и другой вариант оплаты. Если бы Эстебан потерял коров, его доходы стали бы значительно ниже, чем требовалось им на жизнь, и тогда ему пришлось бы вернуться к старому занятию, ремеслу гораздо более обременительному, чем фермерство.
Спускаясь по склону горы мимо хижин из тростника и хвороста, точно таких же, как его собственный дом, и пробираясь по тропе, вьющейся в кустарнике, коричневом от палящих лучей солнца даже там, где его закрывали банановые пальмы, Эстебан думал, однако, не об Онофрио, а об Инкарнасьон. Она всегда отличалась легкомысленностью, и он знал это, когда женился на ней, но телевизор стал своего рода символом различий, которые появились между ними с тех пор, как дети выросли. Инкарнасьон начала строить из себя солидную дуэнью с изысканным вкусом, смеяться над деревенскими манерами Эстебана и постепенно превратилась в предводительницу небольшой группы пожилых женщин, в основном вдов, которые тянулись к солидности и изысканности. Каждый вечер они собирались у телевизора, стремясь перещеголять друг дружку тонкостью и остротой суждений по поводу американских детективных фильмов, которые они смотрели. Эстебан каждый вечер выходил из хижины и сидел снаружи, погружаясь в мрачные раздумья о своей семейной жизни. Он полагал, что, начав активно общаться со вдовами, Инкарнасьон хочет таким образом дать ему понять, что она тоже не прочь приобрести черную юбку и черную шаль, что теперь, исчерпав свою функцию отца, он стал для нее помехой. В сорок один год (Эстебану исполнилось сорок четыре) чувственные отношения почти уже перестали ее интересовать; теперь они довольно редко радовали друг друга проявлениями интимности, и Эстебан считал это отчасти следствием ее обиды на то, что к нему годы оказались значительно добрее. Он по-прежнему выглядел, словно индеец из древнего племени Патука: сам высокий, точеные черты лица, широко посаженные глаза, медного цвета кожа почти без морщин и черные-черные волосы. У Инкарнасьон пепельные пряди появились уже давно, а чистая красота ее тела постепенно растворялась в неопрятной полноте. Эстебан не ожидал, что она останется красавицей на всю жизнь, и пытался уверить ее, что любит ту женщину, которой она стала, а не ту девушку, которой она была когда-то. Но эта женщина умирала, зараженная той же болезнью, что и весь Пуэрто-Морада, и, возможно, его любовь умирала тоже.
Пыльная улица, на которой располагался магазин, проходила позади кинотеатра и отеля «Сирко дель Мар», и, двигаясь по дальней от моря стороне улицы, Эстебан хорошо видел две колокольни храма Санта Мария дель Онда, торчавшие над крышей отеля, словно рога огромной каменной улитки. Будучи молодым, Эстебан подчинился желанию матери, которая хотела, чтобы он стал священником, и три года провел в этом храме, словно в заточении, готовясь к поступлению в семинарию под наблюдением старого отца Гонсальво. Об этом этапе своей жизни он жалел более всего, потому что академические дисциплины, которые он постиг, будто остановили его на полпути между миром индейцев и миром современным: в глубине души он верил в наставления отца — в таинства колдовства, в историю своего племени, в познание природы — и в то же время никак не мог избавиться от чувства, что подобная мудрость — либо суеверие, либо она просто не имеет в этом мире никакого значения. Тени колоколен ложились на его душу так же неотвратимо, как на мощеную площадь перед храмом, и вид их всегда заставлял Эстебана ускорять шаг и опускать глаза.
Дальше по улице размещалась кантина «Атомика» — пристанище обеспеченной молодежи городка, а напротив стоял магазин, где продавалась аппаратура и домашняя утварь, желтое одноэтажное отштукатуренное здание с опускающимися на ночь жалюзи из гофрированного железа. Роспись на фасаде здания изображала то, что покупатель якобы мог обнаружить внутри: сверкающие холодильники, телевизоры, стиральные машины — все огромное по сравнению с нарисованными внизу крошечными мужчинами и женщинами, в восхищении вскинувшими руки. На самом деле товары в магазине предлагались более скромные, в основном радиоприемники и подержанное кухонное оборудование. Мало кто в Пуэрто-Морада мог позволить себе большее, а те, кто могли, покупали в других местах. Клиентура Онофрио состояла в основном из бедняков, постоянно не справляющихся с жесткими сроками выплаты кредита, и его прибыль складывалась по большей части из новых и новых перепродаж отобранных за долги товаров.
