Сень горькой звезды. Часть вторая - [29]

– Постой, постой, бабушка, – расхохотался Андрей. – Я чего-то не пойму, как это у вас рыба в саду резвилась, словно зайцы.

– Почему как зайцы? – в свою очередь не поняла и слегка обиделась Марья Ивановна. – Зайцы в полях водятся да промеж кустами скачут, а рыба в воде живет – зайцам туда хода нету.

– Так ты же сама сказала, что рыба у вас в саду была?

– А где же ей и быть еще, как не в саду? Все лето и всю осень ловил ее Иван с товарищами да в сад живую выпускал, чтобы по зиме, когда лед станет, спустить с сада воду и рыбу вычерпать... У нас хороший сад был выкопан еще дедами, глубокий и с живунами, – рыба в нем никогда не дохла...

– Так вот какой сад, – наконец догадался Андрей. – Садок для рыбы, оказывается, а я думал, что фруктовый.

– Садок маленький бывает, – не согласилась Марья Ивановна, – на ведро или пять. А сад – большой, в нем рыбе есть где разгуляться. У справных рыбаков всегда сады для рыбы имелись. А какие еще другие бывают, я и не слышала. Может, и для зайцев где-нибудь ладят, там, где их помногу ловится. Только не возьму я в толк, какими силками можно их столько живьем наловить, чтобы целый сад напущать. Заяц зверушка слабая: как попал в петлю – так и околел...

– Да Бог с ними, с зайцами, пускай бегают, – постарался вернуть бабку к прежней теме Андрей. – Лучше про деда расскажи.

– Про деда так про деда, – проворчала бабка. – Если хочешь слушать, то и не перебивай речи...

И продолжала рассказ.

Значит, решил Иван осенью воду из сада по желобу спустить, а рыбу в плетеные короба отцедить. Когда затвор на желобе подымут и вода уходить начинает – рыба вместе с ней по желобу в таловые короба падает и там остается, только успевай оттаскивать. В прежние-то года Ивану и нужды не было о торговле думать: успевай лови, а купцы-перекупщики сами наедут из Тобольска, Ялуторовска, а то и из самой Тюмени. Купцы народ ухватистый: все норовят обжулить, вместо денег вином и дрянным товаром рассчитаться. Однако и без них никак: в лесу обычный гвоздь дороже золота. А уж припас охотничий и вовсе не сыскать.

Опять же сказывали бывалые мужики, что в городах товар не в пример дешевле, а за рыбу, наоборот, можно дороже выручить. Выходит, самим везти – двойная выгода. Вот и надумали товарищи свой рыбный обоз снарядить: и кони и сани у каждого имеются. В первый же раз пофартило казакам на ярмарке: и отторговали прибыльно, и товару накупили, да еще и на обратный путь подряд на извоз взять сумели – тюменские купцы на юровскую ярмарку товар везли.

Вроде бы сверкнула серебром удача погорельцу Ванюшке, дала надежду из бани в дом выбраться, только лихом обернулась впоследствии. Удача, она как монета царская: одна сторона богатым орлом смотрит, а другая прорешкой оборачивается. Найдешь на дороге копейку кверху решкой – лучше перешагни и не наклоняйся, не к удаче находка. Те монеты, что Иван своим трудом, по брюхо в воде да по уши в снегу, добыл на рыбе, – все кверху решкой ему пришли... На беду сошелся он в дороге с почтовым начальником и тот сговорил Ивана на ямщицкое дело. Оно вроде бы для казака и не грех: сибирские ямщики народ вольный и грамотный, однако считалось, что не казацкое это дело спиной к проезжающим на возке сидеть. Опять же какая им нужда была в службе за казенные гроши, если и земля и река хорошо кормили, да еще и на винишко с ружьишком время оставалось. В казенную службу, как в петлю, от великой беды лезут. От нее и Иван Михайлович сунулся. Знать бы, как эта ямщина потом семье отрыгнется, пала бы Марья коням под ноги, а не пустила мужика на ямскую службу. И без почтового жалованья перебедовали бы и отстроились.

По санному пути отгонял Иван Михайлович безо всяких напастей, а как пришла пора вожжи на весла менять – с лихом и спутался. Ямщина – что солдатчина, служба казенная, подневольная. Ночь ли, вечер ли, сыт ли, пьян ли – никому дела до Ямщиковых забот нет: если почта пришла или ездок по казенной надобности – все дела бросай и спеши коней закладывать. И погоняет ямщик коней по Иртышу, только лед звенит да снежные ошметки из-под копыт отлетают. Тройку почтовую зимой далеко слыхать: под дугой колокольчики бьются, чтобы встречные государственной почте путь заступать не смели и вовремя отворачивали. Когда зима не вьюжная, тулуп теплый и кони добрые, то тридцать верст от станции до станции по зимнику отмахать молодому ямщику – игрушки. А там почту или седоков сдал, коней подменил, чаю напился – и в обратную дорогу. Зато летом, когда по твердому пути дороги нет и приходится ямщику вожжи на весла менять, почтовой службе не возрадуешься и денег за прогоны не захочешь. Однако ямщики недаром говорят: если взялся за гуж – не говори, что не дюж. Дюжих мужиков что в своей Гришиной, что в соседней Ивановке никогда не переводилось, а вот охочих до лодочной почтовой гоньбы в летнюю пору, когда всякий час на счету и год кормит, никогда не было. А потому ямскую повинность несли по очереди: сегодня ты, а завтра сосед. Кто побогаче, старались вместо себя нанять поденщика из беспортошных.

Тем летом свет клином на Иване сошелся: чуть что – бежит какой-нибудь из соседей, морда бесстыжая, выручай, мол, Иван Михайлович. А сам наперед знает, что отказа ему не будет: попробуй откажи, когда гол как сокол и, может, завтра же приспичит тому соседу в ноги поклониться, чтобы инструментом или сбруей выручил. До кровавых пузырей натирал Иван руки веслами, а ведь надо было еще и дом рубить, и сено ставить, и дрова сплавлять, и неводишко в реку кинуть да на уху поймать. Отощал Иван как зимний волк, стал злой и дерганый. А тут вдобавок Марья еще забрюхатела. Им бы радоваться, да сил нет и помощи ждать неоткуда: у каждого свой рот на дороге...