Сень горькой звезды. Часть вторая - [28]

Видит Марьюшка – делать нечего, от князька никуда не денешься. Да и осталась возле своего Ванюшки – принялась его травами отпаивать да ласкою отхаживать. За кореньями да разными травами много верст ею было исхожено, много троп по тайге натоптано. Как-то раз в пути уморилась Марьюшка и вздремнула на пеньке, на солнышке: мнится ей, что пришла медведица и речет человеческим голосом: «Помогу я тебе, красна-девица, научу, как лечить Иванушку. Вдоль медвежьих троп на сухих буграх, где медвежьи свадьбы играются, в глубине тайги королева трав цветом розовым распускается. Корешок ее чудо сделает, откопаешь его с молитвою – и отваром пои Иванушку, обретет он силу медвежию».

От дремоты очнулась девица, видит – след на песке отпечатался – медвежачьи лапы когтистые. Значит, вправду была медведица. А ее и когтем не тронула. И поверила знаменью Марьюшка – совершила, как ей приснилось. Корнем розовым из глухой тайги отпоила, спасла Иванушку. Но вернуться на Русь – отодвинулось. Не случилось, как с Ваней чаяли, когда в ночи, как бездна, темные согревались в постели ласками: зачала, забрюхатела Марьюшка. А с ребенком – куда ты денешься? Надо ростить, лелеять малого. И пришлось доживать с басурманами.

Слушать Марью Ивановну – не наслушаться. Андрей забыл про свои патроны, чтобы ни шумом, ни движением не спугнуть настроение рассказчицы. Но вот замолкла кружевная речь сказительницы, и Андрей отважился спросить:

– Бабуля, а дальше что?

– А что дальше бывает? – пожала плечами бабушка. – Стали жить-поживать да добра наживать. От тех Марьи с Иваном пошли на Оби русские люди: кого ни кликни – обязательно либо Иван, либо Марья. А в память о той первой Марье расцветает по берегам марьин корень. Люди его знают и берегут – на счастье и для лекарства.

– Марья Ивановна, значит, и нашего рода корень от тех Ивана да Марьи идет? – не унимался Андрей.

Старуха помолчала, спустила петлю, снова заработала спицами и наконец задумчиво, поблекшим голосом протянула:

– Что я тебе, внучок, поведаю – слушать слушай, да никому не пересказывай. Как бы беды не было. Лет мне, видать, не так уж много отпущено – может, скоро и Господь приберет. Значит, должна я о своей родове на земле память оставить. Запомни, внучок, и своим будущим детям от меня передай: худой тот человек, который от семейных корней отпал – не будет ему ни счастья, ни удачи. Засохнет отломленная от ствола ветвь, как ее потом к лесине ни притягивай. А потому должна я тебе о твоей семье и ее корнях все поведать, чтобы и ты узнал, от какого древа растешь. Знай же: казаки мы.

Глава девятая. Иван

– Казаки мы, – гордо повторила Марья Ивановна.

– Донские? – немедленно удивился Андрей.

– И не смеши, – фыркнула бабка. – В донских мало казачьего – одни штаны. Да и в те лампасов вшить не умеют – как заплату, сверху нашивают. И натура казачья у них только сверху на мужичью наложена. Оторви такого от войска да раздень от амуниции – так от обычного вятского мужика ничем и не отличить. Нет, наша казачья порода покрепче и поядреней будет: она от тех атаманцев идет, что за Ермаком пришли Сибирь распахивать и на Иртыше укрепились.

– Выходит, наш род от Ермаковых казаков?

– Немного той крови, наверное, есть, – с раздумьем протянула Марья Ивановна. – Казаки Кунгуровы, так те, точно, с Ермаком на Иртыш пришли. Других в казаки из мирных татар и остяков крещеных записали. А фамилия Разбойниковы от пугачевских казаков произошла. Когда Емельянов бунт войска разогнали, царица велела виноватых казаков железом клеймить и переселить на Иртыш – вину службой заглаживать. У которых на лбу «В» было выжжено – стали Клейменовыми, у которых «Р» («разбойник») – те все стали Разбойниковы, хотя и не родня вовсе. От них и повелись на Иртыше казаки Разбойниковы. Жили казаки разно: кто победнее, кто побогаче, а те, кто попроворней да поздоровей, – и вовсе хорошо.

Мы с твоим дедом тоже хороший достаток имели: коров восемнадцать, коней пять, овцы, свиньи, куры – все как у людей. Имели надел с пашней и покосом и рыбьими угодьями – знай успевай поворачиваться. Вот и крутились мы с Иваном в своем хозяйстве от зари до зореньки – скучать некогда. Дом у нас был славный: высокий, крыша шатровая. К дому приделы: сени теплые, клеть, амбары – все под одной крышей. В ненастье пойдешь к скотине и под одной крышей даже ног не замочишь. У нас все так строились – на века. Да не все свой век выстояли: наш в одночасье сгорел. Из огня почти ничего не успели выхватить: все на покосах были. Дочка-шестилетка Светлана одна домовничала – что у нее с огнем случилось, один Бог ведает, потому как и сама она в том пожаре сгинула.

Остались мы с Иваном, в чем с покоса вернулись. Уцелела лишь баня в огороде, да скот на выпасах, да сети на вешалах. С того мы и новую жизнь начали. В бане сами поселились, а скота и коней девать некуда. Пришлось и распродать и прирезать. А коней Иван оставил: с ними всегда прокормишься. Люди в те года не в пример приветливыми были, поделились, кто чем богат: одежонкой, посудой, припасами. А два ближних дружка Ивановых – Осип Караульных да Евсей Клейменов – помогли до холодов лес на новый дом заготовить и по Фуртаске к деревне сплавить, чтобы зимой сруб срубить. Только сруб – это еще полдела. К нему надо и плахи на пол и на потолок, кирпичи на печь, тес на крышу, рамы в окна, двери в косяки. И на каждый гвоздь нужны денежки. Ладно еще за лето у нас в саду доброй рыбы возов на семь накопилось – вот и надумал Иван за счет нее денежные дела поправить.