Сень горькой звезды. Часть первая - [23]

Принарядившись и заодно отмыв и причесав своих ребятишек, не спеша шествует улицей дородная мамаша, в окружении босоногого выводка похожая на гусыню. Так же по-гусиному гордо несет мамаша свою покрытую платком голову: а как же – в магазин идем!

Ближайшие соседки, завидев нарядное семейство, засуетятся вдруг, заволнуются, и вот уже слышно, как перекликаются через прясла: «Анна! Ты в лавку идти думаешь? Ну, жди меня, я мигом...» И вот не собиравшиеся в лавку Катерина и Анна степенно следуют за подругой, на ходу поплевывая кедровыми скорлупками.

При входе первым делом следует поздороваться. В очереди к прилавку уже полно. На скудном пространстве перед ним – толкотня: каждая из мамаш, направляясь за покупками, непременно прихватывает с собой свое крикливое чадо. Истомленные духотой и долгим ожиданием, чада резвятся тут же, путаясь в ногах и подолах занятых разговорами матерей. Раздобревшая, похожая на розовую тыкву в белом халате, продавщица Клава едва ворочается за прилавком, неуверенно отвешивает и словно нехотя считает. Да и покупатели особой манерой покупать сами способствуют ленивой торговле. Весь небогатый ассортимент лавки, от окаменевшего пряника до лодочного мотора «Чайка», изучен еще с конца прошлой навигации, и хотя каждая покупательница преотлично знает, что нового завоза не было и взяться товару неоткуда, все же считает своим долгом заискивающе поинтересоваться:

– Здравствуй, Клавдюша, дай тебе Бог всего... Что у тебя сегодня хорошенького? – и, услышав в ответ лишь раздраженное тюленье фырканье и не надеясь ни на что большее, продолжает: – А вот у тебя ситчик хорошенький, я его давно приметила, да все думала, брать ли... Как ты считаешь, хороший? Да не Нюрке, а мне самой. Отмеряй метров так десять... или пятнадцать. Да нет, не тот, что я к лицу прикладывала, а вон тот желтенький со цветочками. Всего четырнадцать? Ну давай все четырнадцать – к лету пологов нашью. Еще сахарку килограмма три-четыре. Масла постного сколько в банку войдет. На сколько у меня получилось? Дай на остатки конфет ребятишкам. Каких? А на твой вкус, Клавдюша, посмотрим, какой он у тебя. – Баба заразительно смеется, в ожидании поддержки оглядываясь на очередь. Очередь снисходительно улыбается, не проявляя ни малейшего нетерпения. Куда спешить?

Непоседливая девчушка с соломенными кудряшками под цветастым платочком вырвалась из-под мамашиной опеки, чтобы как следует исследовать магазин. Сначала посмотрела, как между оконными рамами досыхают прошлогодние дохлые мухи, затем на полки, на которых среди махорки и мыла скучают зеленые засургученные бутылки, заглянула в забитую окурками печную топку и, не обнаружив более ничего интересного, ухватила за палец смуглого бородатого мужчину, изнывающего в конце очереди:

– Дяденька, ты Бармалей?

Дяденька просиял черной рожей, подхватил доверчивую девчушку на руки и, запугивая ее своей войлочной бородищей, прорычал:

– Нет, я Карабас Барабас! И я тебя съем!

– Девчушка отстранилась, насколько позволили обхватившие ее тельце промазученные лапы, и засмеялась тем невинным серебряным смехом, какой бывает лишь у трехлетних:

– Я маме пожалуюсь, она тебя заругает!

Мама, жена лесника Батурина, ревниво поглядывая на расшалившуюся дочурку, пожаловалась подружке:

– Ишь как по отцу скучает: готова к первому встречному на шею кинуться. Мой-то идол от хозяйства совсем отбился, по тайге неделями шастает – все браконьеров выслеживает. Пригрезилось ему, что за Ямой кто-то ондатров промышляет. Свернут башку непутевому. Октябрина! Пойди ко мне! – переключилась она на дочку. Но та как будто не слышала: увязнув ручонками в дядькиной бороде, она пытала его:

– А может, ты Дед Мороз? Где твои подарки?

– Нет, я дядя Жора. А ты кто?

– А я Октюшка. Ты к нам в гости придешь? Мы играть будем. У меня котенок есть, Мурзик. А собака Саска сдохла сама. А в нашем огороде крот роет, страшный, – я его не видела, – округлив глаза, сообщила девчушка шепотом.

– Клавдея, замки амбарные не обещают забросить? – приглушив голос, чтобы не услыхал бородатый, спросила очередная покупательница. – Не в Вартовск же мне по их собираться. Привезут – оставь три штуки. Господи! До чего дожили – запираться начали. Стыд!

Очередь сочувственно вздыхает: да, замками понадежнее обзавестись не мешает. Раньше все в доверии между собой жили: каждый как на ладони. Соберется, скажем, семья шишковать – на время отъезда припрет дверь избы колом, и все на этом. Собака не заскочит, а человек и сам не зайдет. Так бы и дальше жили, не появись прошлый год возле поселка экспедиция, разом изменившая спокойную дотоле жизнь.

Нефтеразведочная экспедиция, потихоньку строившая себе временный поселок на вырубке за лисятником, поначалу в жизнь поселка не вторгалась, жила своими заботами. Старожилы стали было к геологам привыкать – такие же люди. Кое-кто из геологов, что постарше да посолиднее, знающие истинную цену домашнему теплу и полевой романтике, сумели определиться на квартиры в поселке, некоторые даже «на хлеба» – это кому как повезло. Жили они смирно, помогали, чем могли, хозяевам, работали в ожидании конца договора, чтобы «с большой деньгой» вернуться по домам. Эти в поселке прижились, будто всегда здесь жили. Ладно бы все такие были. Но известно ведь, что за народец на север вербуется. Не без урода.