Сень горькой звезды. Часть первая - [19]

– Эка невидаль, – возвратил бинокль Федор Иванович, – в нашем округе этого добра хватает. В текущий момент данный вид водоплавающих на ускоренное развитие экономики региона никакого существенного влияния оказать не может, вследствие малой яйценоскости и неудобства содержания в неволе. Вообще говоря, птицеводство в Приобье является малоперспективным направлением. Пушное звероводство намного прибыльнее...

Тем временем пароход почти поравнялся с птицами. Расстояние до крайних вряд ли превышало сотню шагов, однако лебеди продолжали спокойно кормиться, прихорашивать перья, некоторые дремали, заложив под крыло голову. Похожий на них самих, белоснежный корпус парохода не спугнул птиц, и они безмятежно закачались на бегущей от него волне. Чья-то озорная рука на мостике потянула за тягу гудка, и встревоженные его неожиданным басом сонные птицы встрепенулись, забили крыльями, побежали по воде, но, убедившись, что это всего-навсего пароход, успокоились, чтобы продолжить свои важные дела.

– Ишь ты, не боятся, – удивился высокий в штормовке.

– А чего им бояться, – откликнулся уполномоченный. – Птица непромысловая, мясо у нее жесткое. Местное население их не бьет из суеверия, считает, что лебедь – птица божия. Темнота. Убить лебедя – на себя беду накликать. Вот они и осмелели. Вообще говоря, в период, который мы переживаем, охотничий промысел уходит в прошлое. Охотник-одиночка не может дать запланированной добычи пушного сырья для удовлетворения потребностей рынка. Сейчас решается вопрос о переориентации колхозов на клеточное звероводство, животноводство и растениеводство...

Федора Ивановича, что называется, понесло. Затронув любимую тему, он принялся разглагольствовать, ни к кому собственно не обращаясь и не глядя на собеседников. Он оказался из той породы ораторов, что могут часами разглагольствовать на избранную тему, исповедуя сугубо официальную на нее точку зрения.

На палубе засвежело. Набегающий воздушный поток, еще не прогретый весенним солнцем, проникал в одежду и неприятно холодил тело. Пассажиры заспешили обратно в тепло, и вскоре на палубе, кроме соседей Андрея по каюте – уполномоченного в толстом плаще и здоровяка в расстегнутой штормовке, почти никого не осталось. Начинающий зябнуть Андрейка заскучал. На шестые сутки пути он уже достаточно нагляделся на уходящие за корму волны, однообразные тальниковые заросли и гуляющих по отмелям чаек. Скоро дороге конец и Андрейка увидит свою любимую бабульку.

В прошлом году он приезжал к ней с отцом и мамой. Быстро подружившись с деревенскими мальчишками, Андрей вдоволь набегался тогда по окрестной тайге в походах на рыбалку, за грибами и ягодами. Лето стояло на редкость жаркое, и сорванцы часами не вылезали из воды, ныряли и булькались до посинения губ и «гусиной кожи». Вечно кашляющая мама все тревожилась, как бы сынок не простудился и не схватил воспаление легких. Какое там воспаление! Андрей даже и не чихнул ни разу. А вот мама вскоре слегла окончательно. Хроническая простуда, нажитая еще в военные годы, постоянными тяжелыми осложнениями надолго приковывала се к больничной койке. Весной мамы не стало.

Андрей припомнил этот мартовский день. Солнце сняло над еще заснеженными крышами и стекало каплями на кончики сосулек. Дотянувшие до тепла воробьи радовались хором: я жив! я жив! Через открытые форточки по квартире разбегались сквозняки. Двери постоянно хлопали: приходили незнакомые люди и учителя из маминой школы, приносили венки, ленты, что-то решали, советовали. Один из ее давних учеников, сам уже отец, спросил: «Можно я помогу гроб выносить? Валентина Федоровна немало со мной крови попортила...» И Андрей увидел, что взрослые и незнакомые мужчины тоже иногда плачут. А дядя Юра отвел Андрея в другую комнату и тоном, каким не разговаривают с детьми, сказал: «Теперь, браток, лишь на самого себя надейся. Станешь ли человеком – от самого зависит. Будет тебе хорошо – всяк тебе приятель, будет плохо – никому не пожалуешься, ни к чьей груди не приклонишься, никто тебя так, как мать, не поймет, не пожалеет и не поддержит. К друзьям относись с разбором! В твоем возрасте человека понять трудно...»

Между листами записной книжки Андрей хранит мамину фотографию. На ее обороте маминой рукой написано: «Сыну. Широко открытыми глазами ты глядишь на звездные пути. Ты лежишь и думаешь о маме – лучше мамы друга не найти...»

То ли от воспоминаний, то ли от пронзительного ветра, на пустынной палубе Андрею стало неуютно, и он спустился на нижнюю палубу, чтобы погреться теплом машинного отделения.

В коридорах нижней палубы полумрак, который не могут рассеять тускло желтеющие электрические плафоны. Глаза не сразу привыкли, и Андрей на некоторое время остановился в носовом пролете.

Внизу тепло и жизнь не утихает ни днем, ни ночью. В открытую дверь кубрика доносятся смех и щелканье костяшек по столу: это сменившиеся с вахты матросы «забивают козла». В душевой по правому борту шипение струй и плеск воды – кочегары пытаются вымыть из кожи въевшуюся угольную пыль. В камбузной плите жарко пылает пламя – пароходный повар с подручными заканчивает готовить ужин для команды и пассажирского ресторана, который еще с купеческих времен носит название «Салонъ». Коридор от камбуза до буфета забит пузатыми пивными бочками. Бойкая буфетчица приняла пиво в Тобольске и теперь почти круглосуточно накачивает им пассажиров, опорожняя их кошельки в буфетную кассу.