Сень горькой звезды. Часть первая - [18]

– Доверьте мне, я за колхоз грудью встану, своего здоровья не пожалею...

Никита внушительно зазвенел медалями. Медали впечатляли, и овес было жалко.

Для соблюдения «военной тайны» посторонних из конторы удалили и правление заседало за закрытыми дверьми. Что там говорилось, можно лишь догадываться, одно бесспорно: из пекарни к Марье Ивановне завезли три мешка солоду, мешок сахару и две алюминиевые фляги. Никита лично сдал груз бабусе и долго потом шептался с ней на кухне. Старуха хитро улыбалась и заверяла Никиту:

– Паря, все будет ладом. Раз вы решили мне трудодни писать, будьте спокойны... А ты, Никитушка, меня одну с ними не бросай, не дай Бог, характерный попадется, как я с ними управлюсь. Да и компания нужна, а ты вон какой красавец...

Никита согласно кивал головой: такой поворот его как раз и устраивал.

Забора вокруг Марьиного дома нет – есть ограда из жердей. В поселке у всех такие. Вместо калитки через ограду положены доски с перекладинами, как у пароходного трапа, – перелаз. Свинье и корове не перебраться, а от собак все равно не спасешься ни за каким забором.

Когда Толя перескочил через ограду Марьиного дома и обогнул угол, он очутился перед крыльцом, на котором, как и следовало ожидать, стоял частый гость бабки в последнее время – Никита Захаров. В одной руке гостя пучок зеленого батуна, в другой алюминиевый ковшик, из которого он с шумом тянул через край.

– Ух! Хорошо! В самый раз доспело! – Никита сплеснул со дна гущу и захрустел луком. – На хмелю?

– На хмелю, милок, на хмелю, – затараторила бабка, – я еще и травку одну подбавила, для надежности. Ты, Никитушка, пивом не увлекайся – назавтра у тебя слабость и сонливость наступить может...

– Это ты, мать, зря. Можно сказать, добро извела. Я и так на работу через силу сбираюсь, – поморщился Никита. Кивнув Анатолию, он отдал бабке ковшик и запрощался: – Ну, я пошел. – И удалился нетвердым шагом.

– Проведать пришел? – обрадовалась Толе бабка. – Я как раз шаньги пеку – садись, отведай.

Толя только из-за стола, но от Марьиных шанег разве откажешься? Макая горячую шаньгу в топленое масло, он слушает бабкину воркотню:

– Ждем, милок, ждем. Обещал приехать твой товарищ. Уж я внучка год не видала, наверно, еще выше вымахал. Воды в баню еще вчера натаскала, дровишки, береста лежат, подпалить осталось. Не видать парохода-то?

– Не видать.

– Ну, может, к ночи появится. К кедрам-то пойдешь?

– Так ведь все идут.

– И правильно. Негоже отставать. Заодно и дружка встретишь. А я уж не смогу – ноги не несут. В магазин и то изредка соберусь. Ты бы для меня в лавку не сбегал селедки да консервов купить? – Бабка почему-то всегда считала, что городские питаются исключительно консервами и к приезду внука старалась накупить побольше «городовой пищи», вроде «частика в томате» или поржавевшей от старости атлантической селедки, причудами кооперативной торговли заброшенной в рыбный край.

Попроси его бабка дров напилить или воды с реки натаскать, Толя и тогда бы не отказался, а уж в магазин сбегать – так это с удовольствием. Получив сумку и деньги,

Анатолий терпеливо выслушал бабкины наставления, напоследок глянул на себя в зеркало, пригладил волосы и отправился за покупками.

К магазину вели две дороги: одна мимо бабкиной баньки, через крутой взвоз под берег мимо дома Гордеевых, возле которого неразлучные братаны Колька и Петька гнули на самодельном шаблоне черемуховые дуги для конской упряжи; другая – через кедровую гриву мимо Школьного озера, вниз по тропинке к дому старого ханта Ивана Кыкина, с которым у Анатолия давняя дружба.

Несмотря на то, что дорога через кедровую гриву длиннее, ноги сами повернули туда.

Глава пятая. Андрей

– Смотрите, смотрите – лебеди! – Высокий мужчина в свитере и штормовке протянул бинокль стоящему на палубе рядом с ним крепко сбитому подростку.

– Какие могут быть лебеди, – суховато заметил пассажир в плаще, явно задетый невниманием к своей персоне. – Снег или лед нерастаявший.

Чтобы подчеркнуть непреложность сказанного, он отвернулся и, пуская дым сквозь прокуренные усы, сделал вполне официальное лицо, выражающее, что носитель его ошибаться никогда и ни при каких обстоятельствах не может, разве что случайно его введут в заблуждение. Заправленные в яловые сапоги брюки-галифе, застегнутый до щетинистого подбородка полувоенный френч, фуражка-сталинка, кирзовая полевая сумка и брезентовый видавший виды дождевик не оставляли ни у кого сомнений, что это ответработник районного или – подымай выше! – окружного масштаба, «выбывающий со спецзаданием на глубинку».

– Да нет же, Федор Иванович, и в самом деле лебеди. – Подросток передал уполномоченному бинокль: – Вы посмотрите!

Федор Иванович принял бинокль и глянул в одну половинку: перламутровое бельмо наглухо запечатало его левый глаз. Но уже и без бинокля стало хорошо видно стаю лебедей голов эдак в двадцать, отдыхающую на мелководье. Величавые красавцы неторопливо скользили по притихшей реке, изредка окуная клювы в воду. Видимо, время кормежки уже кончалось и птицы попросту собирались с силами, чтобы по сигналу вожака устремиться дальше, к безлюдным тундровым озерам.