Семнадцать рассказов (сборник) - [51]

Очень понравилась преосвященному эта идея. Губернаторша её одобрила чрезвычайно:

— Вы, — говорит, — представить не можете, каким жаргоном в иных местечках священники произносят слово. Вот близ нашего хутора, отец Тихон живёт, так он всегда начинает так: «а послухайте, миряне, что я вам скажу»… Ужас, ужас!

Весть о замыслах владыки как громом поразила весь округ. Духовенство вконец растерялось. Положим, что преосвященный пользовался славой человека гуманного и обходительного, — но ведь Бог его ведает, как он. к красноречию отнесётся. Первый оратор в России, — ведь это не шутка! Губернатор, все власти, всё соберётся слушать, как сельский поп в соборе начнёт поучать паству. Ведь это что же! — Многие иереи захворали не на шутку. Они согласились бы какую угодно болезнь вынести, поститься год, в Киев пешком сходить, по тысяче поклонов в день отбивать, только бы не ехать на этот страшный суд великого оратора…

А ведь надо ехать, как ослушаться! Уж прислано распределение, кому и когда явиться.

Первый жребий пал на попа Мартына, который двенадцать лет в губернском городе не был, кроме благочинного и из начальства-то никого не видал. Ходил себе по хуторку в белом подряснике, вышитом попадьёй по рукавам и подолу петухами и ёлочками (причём он уверял, что это птицы райские и древо жизни), постукивал своим посохом по ульям, надев предварительно сетку и рукавчики, — пчёлы почему-то жалили его немилосердно; гнал наливки чудеснедшие: вишнёвка такая у него была, что ни один заседатель не мог проехать мимо его домика, чтобы не завернуть выкурить трубочку. Попадья у него была красивая, толстошеяя, на груди монисто. Свиньи жирные, индейки ещё того жирнее, кони крепкие. Наслаждался поп идиллией, и вдруг такое несчастье на голову!

III

Горько плакала попадья, да и сам он обливался горючими слезами, выезжая из своего заветного уголка. Он словно навеки прощался со своими подсолнечниками, вербами и вишнями. Словно на казнь вели его, на казнь неминуемую, без помилования.

Остановился он у своей родственницы, вдовы протоиерея, попадьи зажиточной, умной. Выслушала она его стенания, да и говорит:

— А ты не кисни, — Бог милостив. Иди к владыке сейчас же, — ещё до воскресенья три дня. Утро-то вечера мудренее, — может что и надумаем. Отстой вечерню, да и отправляйся к преосвященному. Там видно будет.

Завздыхал Мартын, пошёл к вечерне. Приютился в тёмном уголке, чтобы никто его не видел, и почти всю службу на коленях простоял. Плачет, просит помощи свыше.

Владыка в саду его принял: он обычный моцион пред ужином делал. Ходит по дорожке, увидел попа, благословил, осмотрел и опять зашагал. Мартын идёт на шаг от него отставши, шляпу в руках вертит, каждое слово уловить старается.

— Если ты по элоквенции хорош был, как твой аттестат утверждает, то должен ты мне развить тему интересную, посмотрю, как-то ты справишься.

— Боюсь, владыко, надежд не оправдать.

— А ты не бойся. Главное подойди к предмету просто, и в то же время насколько можно разукрась эту простоту силою речи. Вот тебе тема. — «О нравственном состоянии прародителей до грехопадения».

Чувствует поп Мартын, как душа его уходит в пятки, в голове всё путается, в виски бьёт…

— Поле обширное. Можешь разобрать нравственную и божественную сторону души нашей.

— Боюсь, владыко.

Владыка ногою даже топнул.

— Затвердила сорока Якова… Я не спрашиваю тебя — боишься ты, или нет. В семинарии ректор тебя не спрашивал, а драл по субботам, коли не так.

Отец Мартын вдруг бух в ноги.

— Пощади, владыко, — пятеро детей, мал мала меньше.

Преосвященный усмехнулся.

— Чего ты мне как Богу земные поклоны творишь? Ты лучше времени не теряй, сшей тетрадку, пёрышко очини, да и углубись в созерцание нравственной природы прародителей. Помолись усерднее, — простых рыбарей Господь просвещал, не токмо иереев. Встань, встань, нечего ползать.

Шатаясь вышел он из садика; как добрёл до дому, — и сам не помнит. Всё в глазах помутилось: пропали детки малые, пропали!

У попадьи уж за чай все сели. Самовар кипит, уходит. Сальные свечи так весело горят; у всех лица довольные, а Мартын и слова сказать не может. Видит, уставился на него какой-то юнец, — лет двадцати-двух, не больше, с усиками, — в первый раз видит он его.

— А позвольте узнать, какую тему задал преосвященный?

Мартын и говорить не хотел: ну на кой прах знать этому вертуну, какая тема? Только себя раздражать! Однако всё же сказал.

— Так-с. Тема чудесная. Развить её можно отлично.

«Ещё смеётся, шельма», — думает поп. А тот, хоть бы что, продолжает:

— Ежели такую мысль провести. Все животные одарены разумом, как и человек. Они строят себе жилище, изыскивают корм, рождают детей, но делают всё это по инстинкту. Человек же одарён способностью помимо этого творить, творить нечто новое, в природе до него не существовавшее. Он создаёт музыку, живопись, храмы, статуи, — пишет книги. Он творец: он может мысль, мелькнувшую в уме, облечь в действительную форму, — отсюда божественное подобие человека…

Мартын даже рот раскрыл от изумления.

— Ну-с, ну?

— Тут можно нарисовать картину современных изобретений: телеграф, применение пара, — словом, картину божественного творческого начала человеческого духа…