Семилетняя война - [24]

Соскочив с лошади, Шатилов склонился над телом. Лежавший хрипел, в горле у него клокотала кровь. Шатилов с содроганием смотрел на него. Это был первый убитый им человек. Но он не чувствовал к нему жалости. Он испытывал только негодование против этого хрипевшего, залитого кровью человека и неостывшее гневное бешенство, от которого всё его тело дрожало, как в лихорадке.

Вытащив трут и кремень, он высек искру, зажёг охапку вырванной с корнем травы и осветил лежащего. То был немецкий бюргер, средних лет, одетый в плотную куртку и грубые штаны. В левой руке его был судорожно зажат пистолет. «Левша», удивился Шатилов. Преодолевая брезгливость, он начал расстёгивать ворот, чтобы исследовать рану, но в этот момент лежащий захрипел особенно сильно и протяжно, всё тело его шевельнулось, вытянулось — и застыло.

— Умер! — проговорил вслух Шатилов поднимаясь. Его по-прежнему била дрожь. Он поймал повод фыркавшей Намётки и с усилием вскарабкался на неё.

Знакомый скрип кожи в седле и теплота Намётки помогли ему притти в себя. Твёрдой рукой он пустил лошадь вскачь обратно. Теперь все мысли его были заняты Ивониным. Что с ним? Неужели убит?

Ивонин лежал на дороге; подле него, понурившись, стоял его конь. Когда Шатилов поднял его, он громко застонал. «Жив! Слава богу!»

Шатилов вспомнил, что у него с собой флакончик оделавана, достал его и обтёр лицо друга. Тот приподнял отяжелевшие веки.

— Что со мной? А, это вы, Алексей! — В тот же момент он всё припомнил. — Кто это стрелял? Вы-то невредимы? Поймали вы его?

— Лежите, лежите… Стрелял какой-то прусс. Из тех, кого Фридерик на нас науськивает. Я его догнал, да сгоряча убил. Куда вы ранены?

Ивонин, кряхтя, приподнялся и сел.

— Кажется, в левое плечо. Засветите какой-нибудь огонь.

Рана оказалась действительно в верхней части руки. Кровь шла обильно, но когда Шатилов туго перетянул руку, она продолжала стекать только тонкой струйкой. Приподняв Ивонина, Шатилов усадил его в седло, перехватил повод его лошади и поехал рядом с ним, осторожно поддерживая его за талию.

Ивонина лихорадило, зубы его выбивали частую дробь. Он пересиливал себя, крепко держался здоровой рукой за гриву лошади и только изредка, когда она спотыкалась, чуть, слышно стонал.

— До чего же обидно! — проговорил он слабым, но по-всегдашнему насмешливым голосом. — Воистину положи меня, как сказал бы Евграф Семёныч… Получить рану перед самым сражением…

— А ты думаешь, оно состоится? — спросил Шатилов, не заметив, что впервые обратился к Ивонину на «ты».

— Конечно… Был Гросс-Егерсдорф, был Цорндорф, теперь здесь… у Пальцига… — Он охнул и осёкся.

— Молчи, молчи уж, — строго сказал Шатилов.

Впереди зазвучали конские копыта, послышался лязг оружия. То был конный казачий дозор. Узнав о происшедшем, высокий бородатый есаул послал казаков за телом убитого немца и дал двух провожатых Шатилову. Спустя полчаса Ивонин был доставлен в лазарет.

Шатилов отправился в главную квартиру, чтобы доложить о случившемся, но там его почти не стали слушать.

— Эх, родимый, — сказал ему старый бригадир, не отрываясь от разложенных на столе карт, — жалко Ивонина, да не время сейчас об одной ране говорить. Скоро их тысяча будет, да потяжелей: назавтра должно сражения с Веделем ждать. А вас, капитан, недавно к главнокомандующему требовали. Идите-ка туда живее.

Глава пятая Битва при Пальциге

1

Салтыков занимал небольшой бревенчатый дом, гораздо более скромный, чем помещения, занятые другими генералами.

Когда дежурный адъютант ввёл Шатилова в низкую просторную комнату, там находились, кроме самого Салтыкова, ещё несколько человек. Шатилов узнал Фермора, Тотлебена, Петра Панина, начальника артиллерии Бороздина и кавалерийского генерала Демику. Кто были другие, он не успел разглядеть, так как Салтыков, повернувшись к нему, сказал:

— Явился, батенька? Вот и славно. Возьми, братец, пёрышко да записывай решения, кои мы с господами генералами примем.

Шатилов на цыпочках прошёл в дальний угол, где на простом ящике, крытом куском бумаги, были приготовлены чернила и пачка гусиных перьев.

— Итак, — говорил в это время Панин, — идя на соединение с австрийцами, дабы предпринять совместные с ними операции, мы должны доказать, что не опасаемся столкновения с неприятелем, пытающимся воспрепятствовать сему соединению. К тому же и Ведель, сколько известно от конфидентов, строгий наказ имеет от своего короля тревожить нас, где только встретит.

— Следственно, дружок, не миновать шармицели[7]. — сказал Салтыков. — И я такого же мнения, как ты, Пётр Иваныч. Но если нам удастся добиться соединения с союзной армией без боя, тем лучше будет.

— Сего добиться навряд удастся, — сказал бархатным баритоном генерал, сидевший у окна и рассеянно глядевший в улицу, всем видом показывая, что присутствует на совете только по крайней обязанности, что всё ему давно известно и потому не представляет никакого интереса. Это был Фермор, бывший главнокомандующий, а ныне помощник Салтыкова. — Сего добиться не удастся, — повторил он, — а потому наилучше будет перейти к обсуждению диспозиции.

— Разведку произвели? — спросил Салтыков и, увидев, что Фермор взглянул на Тотлебена, обратился к нему. — Доложите, генерал.