Семейное дело - [232]

— Нет.

Он облегченно вздохнул.

— Я почему-то думаю, что у нас будет мальчик, — тихо сказала Лена. Усвятцев стоял у окна, отвернувшись, и она прижалась к его спине. — Ты меня слышишь?

Он слышал: у нее был счастливый голос! Но сама-то она сейчас ничего не видит и не слышит. Она думает, что я одурел от радости. Осторожно повернувшись, он положил руки на тонкие, угловатые плечи девушки.

— Не надо, Лена.

— Что не надо?

— Ребенка не надо. Понимаешь, рано еще…

Она не понимала. Усвятцев пытался говорить ласково. Ему еще всего двадцать два года, а что сделано в жизни? Да ничего! Второй подручный! Год провалял дурака, не учился, а с будущего года обязательно пойдет в вечернюю школу. Сейчас без образования никуда. Что ж, ему так всю жизнь и проторчать у печи? И она куда с ребенком? Во всяком случае, техникум тю-тю, и, стало быть, тоже вечная лаборантка.

Он говорил и боялся, что вот сейчас она закричит на него, прибегут родители, все откроется. Но Лена слушала молча. Он повторял ей одно и то же, одно и то же по нескольку раз, потому что ему начало казаться, что Лена на самом деле оглохла.

— Ну, ты сама посуди, что нам с тобой вдвоем — плохо было, да? Хочешь — в ресторан, хочешь — в кино, хочешь — просто так гуляй. А если ребенок, тогда что?

В это время Татьяна Николаевна позвала их к столу.

Надо было сделать вид, что ничего не произошло, хотя больше всего на свете Усвятцеву хотелось уйти, убежать отсюда. Он с трудом дождался конца этого чинного семейного чаепития и, когда Лена сказала, что проводит его до остановки, понял — весь разговор будет там, на улице. Значит, она все-таки пришла в себя.

И на улице он продолжал доказывать ей, что ребенка им сейчас никак нельзя. И что жениться им сейчас — тоже никак. Нет, конечно, он не собирается ее бросить и кроме нее у него никого нет, но рано, рано… Что у него? Комнатенка в большой коммуналке? И никакого положения! Это только так кажется, что с милым рай в шалаше, но хорошо, если шалаш в раю. Давай встанем покрепче на ноги, вот тогда…

Лена шла молча.

— Почему ты молчишь?

— Я очень хочу ребенка, — тихо сказала она. — И я думала… я думала, что ты обрадуешься… Это так… плохо…

Она не плакала, не упрекала его ни в чем — шла и снова молчала, вся уйдя в себя, будто наглухо отгородившись от тех слов, которые повторял и повторял Усвятцев.

— Твой автобус, — сказала она.

Усвятцев торопливо, поцеловал ее и, вскочив на ступеньку, придерживая дверцу, крикнул:

— Я тебя прошу… никому не говори. Ладно?

Лена не ответила.

Но Усвятцев поехал не домой.

Он понимал, что ему не удалось уговорить Лену и что она может не выдержать, сказать обо всем матери, тогда пошло-поехало. Жениться в двадцать два года, когда и жизни-то по-настоящему не видел, тянуть семью, да и на ком жениться-то! На Ленке?! Конечно, она славная девчонка, но уж больно у них все просто получилось. С такой хорошо покрутить для забавы, но жениться!.. Еще летом, там, в кафе, когда помощник режиссера подвел к их столику незнакомую девушку, Усвятцев невольно сравнил ее с Ленкой и вдруг почувствовал, что вовсе не Ленка ему нужна. И сегодня, когда показывали фильм и рядом оказались два лица — Ленкино и Нины, — он снова почувствовал колющую зависть: Коптюгову-то повезло куда больше!

Он увидел их однажды — Коптюгова и Нину — на улице. Они шли, и встречные невольно оборачивались и глядели им вслед…

Сейчас он кинулся в общежитие, к Коптюгову, не надеясь застать его там, но твердо решив дождаться во что бы то ни стало. Только Коптюгов мог ему помочь. Он-то хоть черта уговорит, если понадобится.

Коптюгова, действительно, не было. В комнате оказался один Будиловский, лежал и читал и, когда Генка вошел, приподнялся на постели, изумленно глядя на позднего гостя.

— Ты чего? Хочешь поделиться впечатлениями?

— Какими впечатлениями?

— Самым красивым во всем кино была твоя куртка, — засмеялся Будиловский.

— А-а, — махнул рукой Усвятцев. — Где Коптюг?

— Не докладывал, — снова ложась, ответил Будиловский, и уже по одному тому, как это было сказано, Генка понял — что-то между ними произошло.

— Все равно, — сказал он, — сяду и буду ждать хоть всю ночь. А вы с ним по нулям, что ли?

— С чего ты взял? — пожал плечами Будиловский. — Так, разошлись по кое-каким вопросам…

Он не стал рассказывать Генке, что Коптюгов, прочитав уже перепечатанный на редакционной машинке очерк — тот самый, «Бог огня», — долго и удовлетворенно хмыкал, даже головой крутил от удовольствия, а потом спросил:

«Что ж ты про полковничка-то не написал?»

Будиловский начал было возражать: зачем, это вовсе не относится к делу, к теме, — и видел, как мрачнеет Коптюгов.

«Странно, — сказал Коптюгов, — я думал, ты все понимаешь… Ты что же, не веришь мне? Если я говорю — надо о нем написать, значит, надо».

Будиловский чувствовал — что-то здесь не так. После того, что с ним однажды произошло, он не мог верить на слово. После смены, сославшись на какие-то дела, он поехал в тот дом, куда полтора года назад его привел Коптюгов…

Там ничего не изменилось. Так же была приветлива мать Коптюгова, и Иван Егорович обрадованно загудел: а, все-таки появился, пропащая душа! В этом теплом, по-деревенски уютном доме Будиловский почувствовал себя легко и свободно, и лишь мучительно думал: как я спрошу? Да и зачем мне спрашивать, торгует ли Иван Егорович клубникой на базаре? Для чего это нужно Коптюгову?